Читая в первый раз хорошую книгу, мы испытываем то же чувство, как при приобретении нового друга. Вновь прочитать уже читанную книгу — значит вновь увидеть старого друга.
Вольтер
...Нугзар ушел. Я дотащился до складного кресла и устроился в нем под ласточкиным гнездом. Еще не холод но, и плед, принесенный И влитой, лбжпт на перилах балкона
Когда память отваливает последний камень, прошлое, подобно подземному озеру, само устремляется навстречу. Не захлебнуться бы, не утонуть...
Только с помощью слов, строка за строкой ложащихся на бумагу, можно остановить этот поток и вглядеться в него.
Как сказано в старинной книге: «Вещи и дела еще не написанные тьмою покрываются и гробу беспамятства пре даются...»
Скорбящий дух врачует песиопенье...
Мудрая старуха! Во тьме обвела лучом фонарика глу хие стены вкруг меня и высветила дверь: иди!..
ТРИ ГОДА ПА ДВУХ ГЕКТАРАХ
Вначале была осень. Яркая русская осень.
Она валила по холмам и взгоркам, клубилась багрянцем и золотом, пылала, полыхала и рдела. Я никогда не видел такой яркой красоты, такого буйства! Наша осень темней и трагичней.
Дни стояли солнечные, с морозными утрами, и воздух своей прозрачностью перенасыщал цвета и краски. Можно было выйти к реке, па поименные луга, и, обернувшись, увидеть осенний лес на много верст окрест, а можно было войти в его золотые чертоги и бродить, изумленно озираясь. Кряжистые дубы наливались густой тяжелой "краснотой, осины и клены воспаленно раскалялись, рябины рдели так, что их гроздья сливались с листвой, а березы колыхали на высоких стволах легкое золото крон.
Летние лагеря... Они устраивались здесь чуть ли не со времен Суворова. Раздольная славянская ширь...
На краю леса, вдоль широкой просеки, перетекая через взгорки и пропадая вдали, тянулись островерхие палатки и стояли грибки для часовых. За ними виднелись каптерки, умывальники с длинными корытами, залепленными обертками конфет и лезвий, солдатские курилки; ближе к нетронутому лесу попадались одноэтажные деревянные строения — штабы и склады. Лес уступил людям кромку у речной излучины, а сам жил своей величествен ной лесной жизнью — берег зверье и птиц, растил деревья, а вечерами рассеянно слушал строевые солдатские песни, иод грохот сапог вразнобой доносящиеся с опушки. Песни словно состязались в лихости и бесшабашности, вскидывая над строем то резкий заливистый тенор, то отчаянный разбойный пересвист, обрываемый ворчливой командой с деланной строгостью: «Отставить свист!..»