— Спасаюсь от жары...

— Здесь правда прохладно. Даже мурашки по коже.— Она потерла голые локти.

— Попробуй, как я,— я показал место рядом с собой и чуть подвинулся.

Послушно улеглась, расправила под собой сарафан, вы­тянула руки и вздохнула:

— Даже не очень жестко...

— Это от мхов. Вон в том углу и вовсе ковер, только там сыро.

Над церковью, в ветвях исполинского дуба, перепархи­вали и пели птицы. Тамила смотрела в высокий купол над головой и молчала. Луч солнца, пробившийся через

Листву дуба, наискось пересек церковный сумрак и упал па траурную ленту с давно осыпавшейся надписью. Я от­пел взгляд и покосился на девочку, лежащую возле.

— Попробовала — и будет. Простудишься.

Тамила словно не слышала.

Почему он такой строгий?— спросила она.

— Кто?— не понял я.

Она глазами указала на купол.

Потому что люди не исполняют его заповедей.

Она помолчала, потом села и, сверху глянув на меня, спросила:

Ты когда собираешься на ферму?

Завтра утром.

Пожалуйста, возьми меня с собой...

Нет,— сказал я.— Маленьким девочкам туда нельзя. Там даже дома настоящего нету — живем в пацхе.

А я уже не маленькая. Ну пожалуйста, Отар! Мне тик хочется.

Подрасти еще. На следующее лето обязательно мо. п*му.

Следующего лето... Когда еще оно будет!..

Вечером я обошел дома пастухов, а утром пораньше нагрузил одноколку и выехал со двора.

Арбу тянул вол необычной для наших мест масти — белый с рыжими пятнами; но особенно удивительны были его размеры; самые крупные волы под одним ярмом с ним казались телятами, пришлось сооружать для него одно­колку. Этот великан был последним потомком породистого стада, разподонного некогда в наших краях полковником Джорджпдао (тем самым, который в феврале двадцать норного года посоветовал дедушке дезертировать из мень­шевистской гвардии).

Довольно долго дорога ползла лесом. Зеленый сумрак тут и там пробивало яркими вспышками солнца; его сереб­ряные снопы то длинно протягивались сквозь чащу, то гасли, отсеченные листвой. Пахло сыростью и прелью. Ти­шину нарушал тягучий скрип арбы, схожий со скрипом во­рот на ржавых петлях, да, вылетая из подлеска, трещала потревоженная сорока.