Я наотрез отказался: дескать, все еще невнятно говорю, речь не восстановилась после инсульта, да и смотреть на скошенную параличом рожу мало удовольствия. Но от­биться от Алеко не так-то просто: он между тем наладил диктофон, дал знак оператору — сутулому парнишке, при­строившемуся возле смазливой десантницы. «Гоча тебя в таком ракурсе снимет, от поклонниц не отобьешься, любовными письмами телестудию завалят!»

Что делать? С трудом ворочая языком, промямлить что-то о своих творческих потугах и беллетристических бубенчиках, потешивших в свое время любвеобильного читателя?.. Но разве этому костолому объяснишь? У него план, передача! Ему бы по снабжению работать, сталь из поставщиков выплавлять.

Я говорю: «Отстань, Алеко, не то такого в твой дикто­фон наговорю, что тебя с работы выгонят».—«Валяй, ва­ляй, не из пугливых. Да и времена нынче не те, смелостью никого не удивишь».

Как некогда Валаамову ослицу, меня вынудили заго­ворить. После первой же фразы Алеко выключил дикто­фон. Обиделся. «Не хочешь — как хочешь. Как будто мне больше других надо,— Обернулся к группе: — Собирай­тесь, ребята, нас здесь не поняли».

Тамила стала мне руками знаки делать, потом говорит: «Постой, Алеко, хоть перекусим с дороги. Путь неблиз­кий».

Легко сказать — перекусим! В доме — шаром покати. Тетушка Ивлита в дверях топчется ни жива ни мертва. Я ей говорю: «Не паникуй. Вскипяти чай и сбегай к со­седке за сыром».

За столом все были заметно смущены: не ожидали меня в таком положении застать. Даже Алеко посерьезнел; силь­ней моего отказа на него хлеб с сыром подействовали.

На прощание обнял меня: «Мы люди простые,— говорит.— Примитивные. Нам вас не понять. Не знаю, что ты хочешь сказать своим молчанием и до чего домолчишься, но передачу мы все-таки сделаем!»

«Ты в самом деле собираешься участвовать в пере­даче?»— спросил я Тамилу.