Книга всегда была для меня советницей, утешительницей, красноречивой и спокойной, и я не хотела исчерпать ее благ, храня их для наиболее важных случаев.
Жорж Санд
С тех пор я не сомневаюсь, что экстазы и видения отшельников рождены страстным и одухотворенным воздержанием.
Но экстаз скоротечен. Я все чаще задумывался над тем, чем он обернется, в какой пепел перегорит. Мне казалось, что мы как в тягостном сне падаем... падаем в тинистое лесное озеро, в теплый, приторно пахнущий омут, где с визгом и хохотом плескались молочницы с фермы, прыщавая завклубом с великолепными ногами, рыжеволосая повариха, балерины кордебалета, горничные гостиниц, обезволенные неудачами уступчивые актрисы, хозяйка комнаты, заполучившая в моем лице квартиранта и друга, ее эксцентричная приятельница с бесстыжими глазами — целое лежбище самок во главе с нестареющей Таитянкой — Элико — Шамхат...
Только максимализм семнадцатилетнего юнца мог породить такие страхи!
Я решил, что нам надо пожениться. В сущности, женитьба мало что меняла, но вот развод... У нас с Лали и раньше доходило до развода, однако пережитая безотцовщина толкала меня на компромиссы — ради дочерей. На этот раз я готов был поступиться всем: спасти могла только боль разрыва...
В ту ночь Оля осталась у меня.
Женщина кается не в церкви и не молитвой искупает вину.
Я сразу понял, что это искупление.
Проконопаченные мхом бревенчатые стены зазолотились на рассвете. Душновато-терпкий запах сосновой смолы и трав посвежел от росистой прохлады; вздувая
Занавеску, она проникла через распахнутое окно, где на подоконнике запестрел букет полевых цветов.
— Тебе не холодно? спросил я.
Глядя в оклеенный бумагой потолок, Оля покачала головой. Потом повернулась и затихла надолго, отрешенно разглядывая меня; вдруг прижалась и чуть севшим от усталости голосом зашептала:
— Я давно хотела с тобой поговорить... Знаешь о чем?.. Только, пожалуйста, не спи... Почему ты не едешь домой, к семье?.. По-моему, это нехорошо.— Она не в первый раз заговаривала об этом. Пока я не принял окончательного решения, я отшучивался; но в то утро у меня на столе лежало недописанное письмо, в котором я просил у Лали развода.— До начала занятий три недели. Ты мог бы провести это время со своими.