Нужно читать и уважать только те книги, которые учат понимать смысл жизни, понимать желания людей и истинные мотивы их поступков.
Горький М.
Собственно, все это было игрой, выходкой незаурядной артистичной натуры, не находящей поприща. Ей не хватало наперсника, партнера по игре: сестры слушали разинув рты от удивления и чуть ли не испуганно переглядываясь, мать, не отрываясь от дел, вполуха вникала в бойкий ручеек ее речи и, смеясь, отмахивалась: «Ну, хватит, хватит, сорока! Займись делом...»
Дело! Делом был занят отец — простым, понятным и серьезным. И Анико не осмеливалась мешать ему. Она
Только с безмерным уважением и с какой-то робостью смотрела на него, когда он возвращался из виноградника, мыл руки, усталой, шаркающей походкой шел по веранде и садился к столу: «Женщина, дай чего-нибудь, если есть!..» Она тут же вскакивала и бросалась к матери, чтобы помочь ей, и — сама предупредительность — быстро и ловко приносила и ставила на столе еду, не забывая захватить и вилку, которую, впрочем, отец всегда отодвигал в сторону. Этот жест вызывал у нее улыбку умиления и любви, и, не зная, как выбраться из захлестнувшей ее удушливой волны, она спрашивала: «Хотите вина, отец?» На что отец, усмешливо покосившись, кивал: «Хотим, хотим, сударыня».
Слушательницей, но не партнером по игре, могла быть тетушка Анастасия. На худой конец сгодилось бы и это. Но в комнате Анастасии, пропахшей можжевельником и лампадным маслом, у Анико пропадала охота играть, ей вдруг делалось грустно-грустно и хотелось слушать унылый речитатив тетушки, эту непрерывную, мерно текущую вязь из малопонятных слов, заставляющих вслушаться в себя и расслышать сквозь ветхие глаголы душу раздирающий страх и одиночество. В этой комнате даже в жаркие августовские дни стояла прохлада и не было большей радости, чем, простыв до кончиков пальцев, выйти на пропеченную солнцем веранду, увидеть дышащее зноем пространство, деревья под ветром и курчавый виноградник на склоне — весь мир поднебесный, полный деятельной жизненной силы, и услышать молодой, насмешливый голос матери: «Драсьти! С утра не виделись». Несмотря на безразличие Анико к религиозной жизни тетушки, та охотно прощала племяннице ее слабость, ибо видела в ней редкий дар бескорыстной доброты и «благодать божию». Слова о благодати вызывали у матери недоверчивую улыбку и неопределенный жест — она то ли отмахивалась, то ли торопливо крестилась.
Потом появилось и поприще: в нижнем этаже дома поселилась турецкая чета; жена Латифа, шумная, крикливая Фирюза, что ни год рожала, и Анико помогала ей, нянчилась с детьми, мыла, обстирывала и шила для них на машинке тетушки Анастасии штаны и распашонки. А когда дети подросли, она принялась за их обучение и воспитание.