Петербург был за спиной, и Бахметов с почти не­рвическим холодком в паху чувствовал, что всё больше проваливается в Москву. Сергей Александрович жил здесь третий месяц, а домой смог съездить за это время всего два раза — логика дел диктовала постоянное при­сутствие в столице,— поддерживая же связь с матерью,

Сашенькой и Ритой через звонки, он был в курсе петербургских событий. Основным по­ставщиком новостей для Бахметова была Маша, ко­торую он забрал из клиники в свой последний приезд и поселил в снятой им трехкомнатной квартире на Гон­чарной. Раевский не был против временного отъезда Маши, отошедший же от дел Владимир Павлович хотел было упросить её остаться в Лисьем; но Маша в упреж­дение разговора так на него зыркнула, что он со вздо­хом наедине просил племянника оберечь едва вышед­шую из кризиса сестру. Маша выглядела посвежевшей к ней вернулась недавняя красота, которую теперь подсвечивала и шедшая от уже заметного животика улыбка. Маша впервые в жизни сама занялась хозяй­ством, бродя по рынкам и стирая бельё,— и получала от этого почти эстетическое наслаждение; вслух же она серьёзно завидовала Поле, которая всю жизнь служила экономкой. В Москве мало кто знал Марию Владими­ровну Вольскую (в браке она оставила фамилию отца), и этим Маша пользовалась изо всех сил — вечера она инкогнито проводила в театрах и на вернисажах, глотая без разбора репертуарные и экспозиционные новинки — то есть всё, чего была лишена последние год-два; и даже по привычке написала пару статей без особой цели их где-то опубликовать. О клинике и Тёме Маша как будто не вспоминала — по крайней мере на виду у Бахметова; а однажды к ней в Москву на пару дней приезжала и Катя, остановившаяся, впрочем, в гостинице, и о про­гулках с которой Сергей Александрович узнал от сестры лишь наутро после Катиного отъезда. Сердце Бахметова сжалось, и он весь тот день довольно рассеянно отвечал на телефонные звонки, а под вечер неожиданно отменил очень важную встречу с чиновником из мэрии.