Глава 2

Москва, и вправду, ошеломила Бахметова — у него прежде были в памяти по-детски нелепые картинки Кремля, толп поклонников матери у служебного входа в Большой и длинной очереди в Мавзолей, но миражи слишком тускло сребрились лубочным блеском полу­забытья. Сейчас же перед Сергеем Александровичем лежал, подрагивая от собственных мышечных судорог в конечностях вознесённых в небеса крыш и шпилей, город с миллионом кварталов и площадей, пустырей и высоток. Дороги в двенадцать рядов дни напролет были раздавлены едва ползущими в разные стороны за горизонт гусеницами спаривающихся друг с другом машин; под дорогами почти без интервала летели к сотням станций скоростные вагоны метро, над доро­гами почти всегда в беспорядке стояли разноэтажные дома — красивые и откровенно безобразные, в три этажа или в сто; и во всём этом сидели, ходили, ле­жали, ели, ругались, смеялись или чего ждали люди. Петербург для Бахметова тоже всегда чувствовался немаленьким городом, но там с времен начал Импе­рии всё было подчинено идее порядка — участки до­мов, улицы, целые районы и даже сердца горожан,— здесь же была совсем другая планета с законами своего порядка, больше напоминавшего всё разруша­ющий хаос, и ее населяли люди с отвращающими от себя ценностными установками. Встречаясь днём с де­сятками чиновников, бродя по вечерним кварталам, Бахметов силился понять идею Москвы — стиль же её жизни пока представлялся ему невыносимым,— ко­робили глаз и сердце кишмя кишащая почти бессмыс­ленная сутолока на каждом клочке земли, рваческие и хамские настроения в офисах и на улицах, как и вообще отсутствие любого намёка на какую-то орга­нику ландшафта наскоро выстроенных обезличенных домов. Сергею Александровичу, конечно, встречались уголки, где дома не враждовали друг с другом, а вы­страивали прочные и приятные глазу ансамбли; но он уже знал, что стоит только осмотреться вокруг и сразу увидишь с десяток аляповатых построек, начисто раз­рушающих саму возможность архитектурной гармо­нии. «То же и с людьми»,— раздраженно думал Бахметов, стараясь гнать от себя мысли о том, что именно из-за москвичей для него оказался вконец разрушен ребяческий фантом о светлой столице его всесильной родины (оговоримся, что лично я не берусь судить резкие измышления Сергея о Москве; но если он в чем-нибудь и был неправ,— слабым, но оправданием, ему могли бы послужить его мюнхенские отвычки от России).