— Ой, Отар, вон ты уже какой ходок! Молодец!.. А я гадаю, куда подевались?— Отстранилась, стерла помаду

У меня со щеки и с улыбкой спросила;— Может, хоть теперь в Большую зеленую долину сводишь? Сподоблюсь наконец!

— Да ну! — отмахнулся я.— Теперь уже не стоит.

— Почему?

— Ее туристы вытоптали.

Поднялись на веранду. От радостного волнения я опять стал приволакивать ногу и несколько раз споткнулся на лестнице. Тамила заметила это, пододвинула стул:

— Расскажи, как ты тут?

— Тебе бы не мешало поесть с дороги,— я направился к кухне.— Сейчас чего-нибудь соображу...

— А я уже,— она немного смутилась,— Ты так гово­ришь, как будто я не у себя дома...

Я все-таки вынес миску с фруктами, потом тарелки и ножи, потом салфетки. Сел, пытаясь успокоиться, и ей кивнул на стул.

— Сначала рассказывай ты: что там у вас нового, интересного?

Соблазнилась грушей, даже облизнулась по-детски. Но взяла себя в руки и начала с неизжитой серьезностью старательной десятиклассницы:

— Ничего особенного, Отар... В журналах затишье. Кино после двадцати лет самоиронии ищет новую интона­цию. Театр оглушен «Ричардом». А телевидение...— она развела руками,— На телевидении Алеко Кайшаури закан­чивает передачу к твоему пятидесятилетию. Он же шлет тебе бутылку «Энисели» и желает скорейшего выздоров­ления.

— Моих не видела?— спросил я.

Она запнулась, глянула обиженно и занялась грушей: нарезала на дольки, подвинула тарелку через стол:

— Лали встречаю довольно часто. Прекрасно выгля­дит. Мы с ней вроде одногодки, а на вид как мать и дочь, ей-богу... Между прочим, дочерями недовольна: одна слиш­ком серьезная, другая слишком легкомысленная — жало­валась. Извини, я не поняла — кто какая, но ты сам вычислишь.

— И вычислять нечего!— усмехнулся я.