И

«Мне-то, надеюсь, ты не запретишь?!» — раздраженно взъерошилась она.

«Конечно нет. Просто интересно, что вы можете ска­зать. По существу...»

Третий день этот разговор не идет из головы. Еще один симптом выздоровления?.. Если занозу не удавалось выко­вырять иглой, к ранке прикладывали подорожник, и не­много погодя заноза сама выхлестывала, вместе с сукрови­цей и гноем...

В конце марта солнце горячее, резкое; жаль, что не по­слал Нугзара за шапкой. В висках стучит, перед глазами красные круги. Стою опершись на мотыгу, пошатываюсь.

Нугзар ушел далеко вперед по междурядьям, его спина блестит от пота. Почувствовав мой взгляд, оборачивается.

— Ну все, хватит тебе на сегодня. Иди домой!

— Я тут в тенечке передохну,— отвечаю.

По вывернутым комьям добираюсь до сруба между до­мом и виноградником. В нем хранятся лопаты, мотыги и заступы, вдоль стены стоят большие рассохшиеся бочки и давильня, а посреди сруба врыто в землю тонэ для вы­печки хлеба. Сажусь на ящик в тени бревенчатой стены, вытягиваю ноги. Шум в ушах стихает. Неощутимое на солнце колыхание воздуха холодит лоб...

Дом на горе

Слева на взгорке виднеется наш дом. Он стоит на от­шибе, на краю большого леса; словно только что выбрался из-под деревьев и остановился, с высоты глядя в ущелье. Толпящиеся за спиной дубы простирают над ним свои ветви, летом укрывающие от зноя, а осенью роняющие на крышу спелые желуди. Так и слышу, как они торопливо сбегают по черепице и прыгают вниз. Дом старый, ему без малого сто лет. От леса он отгорожен каменным заплотом, поросшим терновником и гранатом. В нижнем этаже пус­туют зарытые в землю кувшины для вина, в обгоревшем камине на свисающей из дымохода цепи висит закопчен­ный котелок. В глубине у стены пылится крестьянская утварь: оплетенные бутылки зеленоватого стекла с вплав­ленными в них песчинками и пузырьками воздуха, глиня­ные сковородки с обломанными краями, на расшатанном столе стоят горшки и кастрюли всех размеров. У щелястой двери на вбитом в косяк гвозде висит выношенная одежда.