Но пуще родительских гостей раздражали наши — мо­лодые сотрудники тестя, философы-пустомели, протирав­шие штаны в различных методических кабинетах и обо­жавшие умные разговоры; одноклассник Лали, красавецватерполист, в результате зарубежных поездок выродив­шийся в обыкновенного фарцовщика, и особенно декан консерватории, вдовец лет пятидесяти, с его старомодными любезностями, снисходительной иронией в мой адрес и не­преклонным намерением зачислить Лали к себе в аспи­рантки. То, что они увивались вокруг девицы на выданье, понятно; но и после замужества они продолжали ходить — послушать музыку и поболтать. Попытка положить конец их визитам была пресечена в корне: «Распоряжайся в своем доме. Когда он у тебя будет». А поскольку вечерами я был занят, кто-нибудь из гостей сопровождал Лали в консерваторию, на концерт или в оперу. «Может быть, ты

Все-таки пойдешь со мной?» — «Только не сегодня, Ла­ли!» — «Каждый день — только не сегодня»...

Однажды после ее ухода я вдруг вскочил, охвачен­ный ревностью, оглушенный не подозрением, а ужасным видением, и бросился следом. У меня чуть не разорвалось сердце, пока я отыскал ее в переполненном зале филармо­нии: она сидела грустная, сосредоточенная, милая. Я ни­когда не любил ее так, как в тот вечер... Но проявленная слабость разоружила меня — Лали нашла уязвимое место и стала методично наносить удары. Такая обстановка что ни день рождала ссоры и скандалы.

А тут еще поползновения на мои вкусы и привычки: просьбы, советы, наконец требования подбрить усы, от­растить волосы, вылезти из свитера и приучиться носить галстуки, а главное — расстаться со сванской шапочкой, сделавшейся настоящим яблоком раздоров.

То, что у Лали были свои резоны, подтверждает один забавный случай: как-то, обкатывая свою «Волгу», я за­брался в высокогорное село и там был задержан за угон машины. Местная милиция не страдала мни­тельностью, просто моя внешность больше подходили угон­щику, чем владельцу автомобиля. С тех пор я взял за пра­вило помещать в книгах свою фотографию. Без галстука.