Читая в первый раз хорошую книгу, мы испытываем то же чувство, как при приобретении нового друга. Вновь прочитать уже читанную книгу — значит вновь увидеть старого друга.
Вольтер
Прежде всего я благодарна тебе за то, что ты вернул мне грузинский язык. Ты знаешь мою судьбу: сорок лет вдали от родины — это много, слишком много! И хотя сердце гнало по венам грузинскую кровь (другой во мне не было ни капли), язык мой забывал родную речь. Я выучилась лепетать по-итальянски, картавить по-французски, обкатывать во рту крепкие камешки английских слогов и выстраивать шеренги немецких; в последние четырнадцать лет я вполне овладела русским с северным акцентом. Но если бы кто знал, как тосковали мои губы, нёбо, гортань ио родному глаголу, шершавому и терпкому, как виноградные листья в разгар осени, стремительному, как дышащий свежестью весенний поток, и гулко-звонкому, как глиняная утварь шрошских гончаров. Какое редкое, ни с чем не сравнимое блаженство, какую интимную радость испытывала я, с трудом восстанавливая и наконец произнося, рождая горлом эти звуки! Глоток холодного вина в жаркий день не мог освежить меня так, как слово Цинандали или с и г р и л е1. Строфа Галактиона поражала совершенством, утроенным и удесятеренным новизной и радостью.
1 Сигриле — прохлада.
Я была счастлива. Спасибо Тебе за это! Своим талантом и азартом ты преодолел космополитическое брюзжание усталой старухи, почитательницы Стендаля и Пруста, так и не преодолевшей юношеского увлечения Шиллером и втайне обожавшей черноглазого веймарского олимпийца.
Но то были олимпийцы! Полубоги! Нет — боги! Огромный Кельнский собор, готический шпиль которого вызывает восторг и оторопь. А ты показал мне дом под черепичной кровлей, просторную имеретинскую оду с резным балконом и распахнутой настежь дверью. И я вошла в него и услышала нашенский говорок с его взлетающей, как на горках, интонацией. И почувствовала запах опаленной у камина кукурузной лепешки, и приправленной орехом фасоли, и сухую кислинку изумрудного цоликаури, какое особенно удавалось твоему деду.
Мой милый зспЬа, я опять позволяю себе это обращение, хотя рука невольно противится. Внятно ли прочитывается в моей метафоре характеристика Твоего творчества? Именно так я восприняла его при первом знакомстве по просьбе недоумевающей Ивлиты, и так же восприняла сейчас, спустя двадцать лет, и с радостью убедилась, что ничего в твоих писаниях не обветшало. Ибо ты никогда не руководствовался конъюнктурной злободневностью, а это уже немало.