И чудо свершилось: заезжий музыкант, чуть ли не сто­личная знаменитость, влюбился в «юную Чио-Чио-Сан»,

Кап он лопотал, целуя ее ладошки и скулы, и увез в Москву. 1 (ранда, к этому времени дочь таежного охотника, надоршшнаяся на поденной работе, покоилась в чужой земле, вдали от родных мест, на старом Верийском кладбище, но, думается, даже там она почувствовала облегчение, когда молодожены пришли перед отъездом на ее могилу.

Пятнадцатилетний Филипп остался совсем один. Из от­цовской родни кто уехал за границу, кто разделил судьбу отца. Неизвестно, как сложилась бы жизнь Филиппа, если бы сосед — одинокий старый геолог, знавший их семыо, не приютил мальчика. Он вырвал Филиппа из грязных и цепких лап улицы, помог окончить школу и, обучив азам своей науки, устроил лаборантом. Добрый старик много дал своему воспитаннику, но и его доброте не по си­лам оказалось одолеть чувство сиротства, заполнить по­стоянную холодную пустоту, до того тяготившую юношу, что временами он готов был внять просьбам сестры, звав­шей его в Москву, и переехать к ней. Но нет — он не мог простить сестре прошлого — ее и своего унижения, рев­ности, страха и бессилия тех дней, когда, готовый к убий­ству, носил при себе нож...

Вот ведь судьба: живут в деревне сестры, цветет июль над их горами, грозы с грохотом обрушивают на землю озон и влагу, и, жмурясь от ужаса при вспышках молний, сестры слушают гул потока в овраге; туча удаляется, погромыхивая, а они все лежат зажмурясь, и перед ними — или в них самих — затухают молнии и медленно стихает гроза.

В такое лето, в такой июль сестры влюбились в по­стояльца. Кто знает, стоил ли он их любви и не решила ли все нетерпеливая готовность женского сердца!

Блюдя объективность, семейное предание не отказывает постояльцу в своеобразной привлекательности: она заклю­чалась в несоответствии мужественного облика с чрезмер­ной, на деревенский вкус, прямо-таки девичьей застен­чивостью. «Ну ровно барышня»,— улыбалась бабушка, глядя ему вслед. А соседка Кето — соломенная вдова, не раз после расселения геологов наведывавшаяся к нам, в сердцах окрестила его «персидской невестой». Несоот­ветствие делало его лицо загадочно-притягательным: взгляд черных, чуть раскосых глаз Филиппа был мягок и робок, тогда как невнятно очерченный рот, как бы слегка