Меня не тянуло к морю. Я смотрел на белые вершины, отгораживающие нас от войны, и сердце мое сжимало предчувствие полета.

И однажды, когда сзади за мной садилось солнце и всё — даже белые бараны — казалось красным, я решил полететь. Ветер, толкавший меня в спину, увеличивал мою уверенность в том, что полечу, стоит мне только чуть под­прыгнуть...

Разумеется, я не полетел. Я упал. Когда я особенно азартно

Посту* выражалась в чрезмерной опеке, в постоянном ожи­дании грозящих мне опасностей, когда даже заноза в пятке, синнчок на бедре или вдруг хлынувшая носом кровь вызы­вали настоящую панику: она затравленно металась по компате и ломала руки, а когда опасность проходила — вернее, становилось очевидным, что никакой опасности не было,— зацеловывала меня с головы до пят, на что ба­бушка, с сочувствием и жалостью косясь на дочь, насмеш­ливо ворчала: «Ну будет,

Ивлита выходит из кухни с бутербродом в руках и за­водит обычный разговор:

— Что делать, Нугзар, дорогой, что делать? Если его

Здоровье не улучшится, придется мне оставить работу. Так он свою жизнь устроил, что, когда беда свалилась, некому за ним присмотреть.

— Не бойся, тетя Ивлита, он скоро поправится,— говорит Нугзар.— Разве такой

— В каком классе твой младший?— спрашиваю я.

— В пятом.

— Хороший мальчик,— говорит Ивлита.— Серьезный, опрятный. И, что самое главное, добрый: если по дороге встретит с ношей, всегда поможет, даже от товарищей от­станет, а поможет.

— Знаем мы таких хороших,— ворчит Нугзар, но по голосу слышно, что слова Ивлиты приятны ему.— Завтра закончу лопатить ваш виноградник. В подрезке

Со временем, в мирные дни, настал черед для спорта

И самодеятельности: мы своими руками оборудовали на школьном дворе спортплощадку, установили турник и брусья, засыпали просеянным песком яму для прыжков и врыли в землю самодельный баскетбольный щит с при­колоченной к нему корзиной без днища. А наш школьный хор и драмкружок много лет побеждали на районных смотрах.

Когда из начальной

И вдруг этот человек снизошел до нас, вошел в четвер­тый класс, сонно гудящий на уроке грузинской лите­ратуры.

Вздох то ли ужаса, то ли восторга слился со стуком парт.

Учительница поспешно вскочила и, одергивая жакет, засеменила навстречу. Директор жестом остановил ее, по­вернулся, и тут мы увидели рядом с ним мальчика, черно­волосого, худенького и высокого, с круглыми черными глазами. Увечная правая рука директора

Мальчик в темно-синем кителе, аккуратный, даже не­сколько чопорный: застегнутый на крючки стоячий ворот­ник облегал тонкую шею и подпирал подбородок, отчего он держал голову слишком прямо. Круглые румяные щеки, доверчивый, добрый, чуть вопрошающий взгляд, даже густые брови, сросшиеся на переносице,

Джумбер не обдумывал ситуаций и потому не вписы­вался во время.

Моя бывшая жена, музыкантша и модница, любила помечтать: «Ах, как я хотела бы родиться в восемнадца­том веке! Носить фижмы, ездить в карете, играть на кла­весине!..» (Не на чонгури, а на клавесине — где бы она его взяла

Мы похвалялись Джумбером перед старшеклас­сниками, подходившими на переменах послушать новень­кого, но им что-то не нравилось в его рассказах, они выра­зили сомнение в их достоверности. И чтобы у нас на глазах развенчать директорского сынка, позвали его на речку к скале возле висячего моста. Ход их мыслей был таков: ты прыгал в море с пятнадцати метров?

В лесистом ущелье мы нарыли десятка три землянок и огневых точек, понастроили шалашей. Над железной доро­гой нашли пещеры, из которых можно было забросать гранатами движущийся по рельсам поезд, и часами трени­ровались в «бомбометании».

Почти в каждом доме ржавели оставшиеся без хозяина охотничьи ружья: мы собрали их, вычистили и смазали и, разыскав по отцовским тайникам порох и свинец, набили пустые гильзы. Свинцовый