Не знаю, расслышал он или догадался, но вдруг за­смеялся, подбежал ко мне и схватил обеими руками за грудки.

— Не-е, не-ее, не пущу, не пущу, не пущу.

— Ладно,— уступил я.— Не поеду. Передай бри­гадиру, что я вернулся. И посылки раздай! — Я знаками показал, что нужно сделать.

Он остался возле мешков и свертков, сникший, непо­нятный, уперев руки в бока, смотрел мне вслед, и я вдруг

Что па них Иуза разводил костерок, выжигая ростки травы.

Я посидел в хижине, передохнул с дороги, потом взял секач п принялся укреплять расшатанные колья и брусья загона. На стук секача тут же появился Иуза, выглянул из-за взлобка пониже хижины и, придуриваясь, замычал бычком.

- Ты чего там делаешь? В камешки играешь?

Он закивал,

— Ух, счас мы с тобой вдарим! — перебирая грибы, глотал слюну и блестел шалыми глазами.— Хоть ты и са­чок, так и быть, угощу за компанию. Потерпи немножко! — Он научился у пастухов жарить грибы всухую — без сме­таны и масла: такой пошел дух, что и я захлебнулся слюной.— Счас, счас! Жаль, выпить нечего.

Ко мне вдруг подвалили трое с красными повязками, тихо в сторонку отвели: кто такой и как сюда попал, на террито­рию посторонним вход воспрещен. Я с перепугу язык проглотил, стыдно, что танцевать захотелось. Молчи, молчи, говорят, мы все сами знаем заранее: сначала танцы, так? потом кино, а потом кража и групповое изнасилова­ние. Словом, марш галопом

— Лучше захлопни варежку, разиня, а сыр матери от­неси, если найдешь.

Он вскочил и, поправляя сползшую с плеча майку, сжал кулаки.

— Ух, так я и знал! Разве е тобой договоришься! Ни­чего, я и сам к ним дорожку найду. Только тогда не прима­зывайся!

— Ладно, не кипятись.

— Как будто я для себя одного хлопочу. Вместе бы и ходили, дурень!

Ченными рогами и чуть не ломали друг другу шеи за право продления рода, а овечки, ради которых разгоралась схватка, не поднимая глаз покорно и скромно щипали траву, и было в этой покорности, в настороженно-выжи­дающем наклоне овечьих голов что-то самочье — вернее, извечно женское; одинокий осел с засиженной слепнями раной на спине оглашал горы тоскливым воплем — един­ственный звук, выдававший присутствие стада в долине, в ответ

Летворенно моргали, и в лиловых влажных глазах отража лись ручей; и запруда, и курчавый кустарник.

Но вот стадо загонялось на ночь, и Иузу охватывало нетерпение: его звала турбаза, тянуло к раскрашенным до­микам под электрическими лампочками, к беспечной толпе на танцплощадке. Впрочем, и днем он думал и говорил только о турбазе, забросил свои любимые игры, не отры­вался от бинбкля, со своего наблюдательного пункта, пере­сказывая

Дороги, увиденный из Большой зеленой долины,— словно взгляд в другой мир через волшебное окно; как в фантас­тическом сие — зеленые вагоны в сцеплении походили на движущийся пейзаж.

Порой я наводил свои окуляры и на турбазу, яркую и оживленную среди зеленого покоя. Там целыми дня­ми играли в волейбол; видно, заезд выдался спортив­ный.

И вот однажды на противоположном

На самом деле ее звали Элико — уменьшительное от прелестного и трагического имени Елена.

Вечером она ушла, пообещав наутро вернуться.

Я не мог оставаться в хижине, вышел и лег под звез­дами на теплую тихую землю.

Бескрайний небосвод

Уходя с площадки, она прошла совсем рядом и потупясь шепнула одно слово: «Завтра».

Завтра...

Я спешил к своему покинутому стаду, вслух повторял это слово и смеялся. Только годы спустя, в лучшую пору, когда работа моя подвигалась счастливо и ладно, я испыты­вал схожее чувство безграничной свободы и власти.

Таитянка..