Арабами, шахтерами, дипломатами и пострадавшими от наводнений, а на первом этаже женщина плачет, уткнув себе в колени три детские головки, на пятом кончили обе­дать и мужчины ковыряют в зубах и закуривают, на шестом смеются, перейдя на визг, на девятом арестовали того, кто ждал ареста,

Но вырыл яму и пошел вширь. Грунт оказался глинистый, таскал его волоком в лохани. И вот, когда работа заметно перевалила за середину, явился какой-то начальник из стройуправления: «Вы что, с ума посходили? Хотите дом себе на головы обрушить?» Галактион свое завел: «Мы — грузины, томатная подлива портится,

Я свалился в город из Большой зеленой долины, где жизнью управляли солнце и ветер, дождь и снег, где из года в год вокруг стояли неизменные горы и испокон веку баран стоил два чапи1 вина, а ягненок дарился в придачу;

1 Чапи — кувшин емкостью от 10 до 16 литров.

Здесь же, в городе, все сдвинулось, понеслось и закружи­лось, теряя на лету

Наутро в хашной разыгрался классический эпизод из итальянского фильма тех лет — сильный по внутреннему напряжению, выразительный по мизансцене и сдержанный по исполнению. Эпизод опроверг классический постулат о том, что висящее на стене ружье непременно должно выстрелить: «профессиональный боксер» пошептался с приятелями, косясь в нашу сторону. Затем они, ковыряясь

В зубах, с великолепной тбилисской небрежностью

Потом я уснул, а когда проснулся дом был погружен во тьму.

Я спустился с пригорка.

На знакомой двери висел замок.

Я прождал всю ночь и утро. Поначалу мной овладела тревога. Но' потом вспомнилась находчивость, с какой Элико выпроводила меня: «Скажите тете Агрипине...» За этой находчивостью стоял опыт другой,

«Такого и опознавать не надо, начальник. У него на лбу написано, что он за птица!..»

Так началось последнее действие в истории под назва­нием «Скатился с горы пастушок» с очевидными элемен­тами абсурда.

Меня отвезли в отделение милиции и посадили в КПЗ. Там, за деревянной решеткой, уже содержался странного

Вида молчун с яйцеобразной головой на кадыкастой шее, волосами до плеч и серыми негритянскими

4 А. Эбаноидзе

97

Шал? В золоте витаминов нету». Длинноволосый пожимал плечами, тряс патлами. «Ума не приложу. Спьяну..; Блес­тела сильно».— «Спьяну понятно, а про ум давай не будем. Если на блестящее кидаешься, значит, в душе ты сорока, понял?

«11у как?» — «Разрешите пригласить на суд моих одно­сельчан. А то ведь не поверят. Расхвастался, скажут...» Уставленный на меня немигающий взгляд холодно и недоб­ро вспыхнул. «Ладно, ступай. Поговорим, когда отсме­ешься» .

А в отделении меня обрабатывал краснолицый благо­душный капитан:

«Пойми, парень, ты теперь не только здесь,— он тыкал в лежащий перед ним журнал,—

До поздней ночи нас носило вдали от центра по тем­ным проулкам между покосившихся домишек, где грыз­лись собаки, слышались звуки зурны и горячий ветер гнал тучи пыли и мусора. Пригород большого города — гряз­ный, убогий пасынок при мачехе-гордячке. Здесь за полу­развалившимися заплотами подружки Элико снимали кто угол, кто веранду, кто койку. Они встречали пьяненького Резо без всякого почтения

Едва удалось выкроить минуту, чтобы написать Джумберу адрес Элико и попросить отвезти ей заработанные у Галактиона деньги.

19 апреля

Утром просыпаюсь поздно, но встаю легко, без привыч­ной уже разбитости.

Солнце высоко поднялось над горами. Туман из ущелья вытаял и высох. Припекает.

Над виноградником порхает большая желтая