(другим, и взгляд у них пустой. А у Саши взгляд тяжелый, темный. Он вроде бы такой общительный, открытый, а глаза у него будто темными очками спрятаны. Не хочет он, чтобы кто-то догадался о его мыслях, боится, что кто-то в душу ему может заглянуть. Он лжет с таким видом, будто абсолютно искренен, и смеется, когда видит, что ему поверили. Он издевается над всеми, он топчет людей. Все святое в людях достойно лишь его едкой насмешки.

— Нет, мам, вот тут ты не права. Ты терпеть не можешь врачей, а у Сашки есть общая с ними черта — он циничен. Циники не издеваются, они говорят неприкрашенную правду. Совершенно верно, все циники в какой-то мере безжалостны и бездушны — они не думают, насколько другим неприятно слышать правду о себе. И Сашку ты не любишь именно потому, что он в твоем представлении ассоциируется с психиатрами. А что? Они тоже не говорят правды своим пациентам, не посвящают их в свои планы, не доверяют им. Иногда и лгут. Что, не так?

Мать резко повернулась и ушла, а Таня, остыв, сообразила, как больно она ударила по чувствам матери в запале. Ей стало ужасно стыдно, но сказанного не воротишь, и Таня еще не успокоилась настолько, чтобы просить прощения.

Была одна вещь, которую Таня не могла простить матери. Ругала себя, но не могла. Когда Сашка на втором курсе женился и Таня увидела обручальное кольцо на его руке, она пыталась отравиться. Ее откачали в обычной больнице, и все закончилось бы семью днями пребывания в обществе медиков, если бы не мама... Она пришла к заведующему отделением, сообщила, что больна сама и переживает за психическое здоровье дочери. Кончилась беседа тем, что Таню отправили на полуторамесячное «обследование» в психиатрическую больницу. Каким образом ее обследовали, она так и не поняла, потому что все встречи с врачами ограничивались трехминутными беседами с лечащим врачом во время обхода и оброненными мимоходом приветствиями заведующего. Все остальное время ее пичкали огромным количеством таблеток, даже названия которых медсестры отказывались ей сообщить. Неусыпный контроль санитаров — они днем и ночью следили за каждым вздохом шестидесяти пациенток отделения. Все по расписанию — подъем, уборка, завтрак, «общественно-полезный труд» (конверты для сухих супов вручную клеили), прогулки, на которые Таню не выпускали — боялись, что удерет. Затем обед, послеобеденный сон, полдник, просмотр телевизионных программ (в специальной комнате и по особому разрешению врача), ужин, сон. В своей одежде ходить запрещалось, ей выдали убогий безразмерный халат, хлопчатобумажные чулки без пояса и резинок и кирзовые шлепанцы. Посещения больных неродными людьми не разрешались, звонить домой можно было только с позволения врача и не чаще раза в неделю, внеплановые разго-воры с врачом допускались только с санкции медсестры... Сигареты — и те по счету выдавали (при себе нельзя было держать ни сигареты, ни спички). Таня долго не могла привыкнуть к этому заключению, мало чем разнившемуся с тюремным — вплоть до того, что в палатах всю ночь горели красные контрольные лампы, — к тому, что она внезапно лишилась всех человеческих прав, но в конце концов