Тане не было смешно — она жалела его. Она живо представила себе, как он идет среди заснеженных деревьев, как подставляет ладони сыплющимся сверху снежинкам. И они не тают на его руках. Что он пережил, что с ним произошло, если он такой замороженный? Почему он оледенел?

— Ты напомнил мне сказку о Снежной королеве. Но даже там лед в конце концов растаял, — попыталась пошутить Таня.

— Да. А знаешь, — он вновь устремил взгляд за окно, — мне до слез жаль ее. Она так старалась, возводя свое совершенное царство, она создала своеобразную утопию, она искренне верила, что счастье — это покой и холодная красота. Она ведь на самом деле не хотела зла кому-то, она делилась с людьми, чем могла, она хотела, чтобы они поняли ее, чтобы были так же счастливы, как она. И ей было ужасно одиноко. А люди оказались жестокими. Они не были способны понять ее, хоть на миг взглянуть на ее царство ее глазами, увидеть отточенную красоту ледяных кристаллов. Да, эта красота неживая, но ведь от этого она не перестает быть красотой! Люди бездумно разрушили творение Снеж-ной королевы, своего рода шедевр, они посмеялись над ней, как варвары над римлянами, они сделали ее символом зла, чтобы никому не пришло в голову обвинить их в вандализме. А она виновна лишь в том, что отличалась от людей, в том, что ошиблась, поделившись своей святыней с недостойными.

Он вновь замолчал. Таня выключила свет на кухне — он не шевельнулся. Замирая и не дыша, она приблизилась к нему, обвила руками его торс, прижалась к спине. Он не сделал попытки повернуться к ней лицом, но и не отстранился. Несколько минут они стояли так, затем он коротко вздохнул и, похоже, только тут обратил внимание на Таню. Слегка удивленно он глянул на нее через плечо, предложил покурить.

Загорелся желтый электрический свет; Сашка казался угрюмым, а Таня после его «снежных» откровений окончательно перестала верить его предыдущим высказываниям. Он же мечтатель, романтик, думала она, он не может быть настолько расчетлив, как хочет казаться. Бросив взгляд на часы — девять вечера, — она подошла к нему вплотную, принялась перебирать его кудри и, как бы между прочим, недоверчиво заметила: