Бабушка уже успела приготовиться к нашему приходу. На столе стояла славная свежая закуска: зелень, помидоры и

Огурцы с грядки, дымящаяся кукурузная лепешка и моло­денький сыр, стручковая фасоль под яйцом и умытая ре­диска. А также влажный, потный, студеный и стройный вместительный кувшин с вином. Бабушка, довольная тем, что гость пришел вовремя, как раз к завтраку — не раньше, а главное — не позже, улыбалась приветливо и кланялась:

— Входи, батюшка, входи...

— Никак не отвыкнешь, Теброне? Здравствуй!.. Ка­кой я тебе батюшка?

— А я нарочно. Может, панихиду отслужишь, когда помру, а то попа теперь не найти.

— Э, брось! Живи, радуйся! Чем тебе не жизнь!

— Никто не вечен, Касьян. Все там будем...

— И то верно! Ты и там меня угощай, тогда отслужу. По всем правилам отслужу... Хоть в Сиони при католико­се,— осклабился Касьян и, входя за мной в комнату, прогу­дел мрачно: — Мир этому дому...

Я сидел за столом весь голубой, как кинцвисский ангел, даже рук не вымыл, только согласился газету под себя по­стелить, и дед Касьян то и дело с улыбкой поглядывал на меня.

— Чудак, Ладо! Чудак! Умыл бы вывеску-то, а то не разглядишь, ты или не ты.

— Я, дедушка Касьян, я. Ладо Леваныч, как есть... А ты что ж бороду не сбрил, коли в мир вернулся?

— Боюсь! — он засмеялся и махнул рукой.— Забыл уже, что у меня там за рожа. Дурацкая небось. Не-е! Мне теперь с голой рожей — как с голым задом ходить.

— Так ведь жарко, наверное. Бородища-то какая...

— Ничего! Я в ней как у Христа за пазухой. Иной раз заголодаешь, так одних крошек наберешь целую закуску.— Я засмеялся.— Чего регочешь, дурень? — весело блестя глазами, прогудел Касьян.— Лучше расскажи мне, что ма­стерить будешь? Зачем с Симоном связался?

— Скульптуру буду делать.

— Вон что... Хочешь, посижу перед тобой? Я могу. У меня время есть. Только вино мне поставь... Хорошо мы сиживали, когда ты раньше приезжал...

— Хорошо, дедушка Касьян! Любо-дорого вспомнить.

— То-то... Я тебе байки рассказываю, всякие трали-вали вру, а ты в альбомчик то мою бороду переносишь, то десни­цу. Любо-дорого! До сих пор картинки твои сохраняю; одну только Анета выпросила, где ты меня шутейно изо­бразил.

Так мы беседовали, похрустывая огурцами и редиской и