Джумбер ни словом не обмолвился о том, что в этот день в райкоме решался вопрос о его восстановлении в комсомоле, и его отсутствие предопределило исход.

Не знаю, каким транспортом он пользовался — в те го­ды западная автострада была далеко не скоростной и поезда ходили реже и дольше, чем сейчас, но на следующий день к двенадцати часам он был в институте, и секретарь приемной комиссии, облегченно вздохнув, впустила меня в аудиторию.

За ломберным столиком, словно занесенным с какого-то спектакля из прошлой жизни, теснились пятеро — трое мужчин и две женщины. В одном из мужчин я узнал по­пулярного по фильмам комического актера и невольно улыбнулся ему. Он насупился и отвел взгляд.

Начались вопросы: кто такой Станиславский? Что я знаю о Марджанишвили? Слышал ли о Сандро Ахметели?..

Когда выяснилось, что к собеседованию на таком уровне л не готов, спустились рангом пониже: попытались узнать мое мнение о грузинских актерах.

Но и тут я был немногословен: к Нате Вачнадзе и Спар­таку Багашвили присовокупил сидящего за столом востро­глазого комика и тем ограничился. Он оживился, окинул быстрым взглядом приемную комиссию и заметил:

— А что? Мне этот паренек нравится! — Все благодуш­но рассмеялись.— Нет, правда: он так нас разглядывает, как будто абитуриенты мы, а не он. Давайте допустим его до экзаменов, это будет интересно...

Председатель комиссии, крупный мужчина с сочным баритоном, напомнившим мне нашего командира части, пророкотал устало:

— Послушайте, молодой человек, вы не могли бы уб­рать в разговоре свой сачхерско-харагоульский акцент? Мы и без него охотно верим в ваше имеретинское происхожде­ние. Если это делается для шарма, у вас будет время оча­ровать нас на экзамене по специальности.

— Стало быть, мы его допускаем,— полуутвердительно сказала женщина, сидящая рядом с комиком, и улыбну­лась мне одной стороной лица.