«Сам знаешь какое».

Шофер, надеясь проскочить, пока у сванов не дошло до пальбы, прибавил скорость, но то и дело испуганно оглядывался; автобус громоздко вилял на мокром шоссе.

Молодой вроде бы угомонился; сидел выпрямившись и смотрел в окно. Потом вдруг шагнул к нам, достал из нагрудного кармана скальпель и одним движением вспорол мешки. К моему удивлению, пожилой сван никак

Не реагировал. Из распоротой дерюжины, распрямляясь, поднялись лапки елей. Запахло хвоей.

Я счел инцидент исчерпанным и ждал, как будет извиняться молодой сван, но он вдруг по локоть влез в хвою и извлек оттуда ружье. Да какое! Допотопное, крем­невое, с длинным стволом и махоньким прикладом, мож­но сказать, музейную реликвию.

Пожилой сван так и не шелохнулся, только его большая голова в войлочной шапочке слегка поникла.

Молодой осмотрел ружье, усмехнулся:

«Это я беру себе... Ты не такой подонок, чтобы в городе сдать тебя в милицию. Дней через десять я вернусь. При­шли со своей стороны шесть человек, и с моей прибудут, и пусть они наконец решат: чего тебе от меня надо? Что ты стреляешь в меня то и дело?..»

Шофер мчался с недозволенной скоростью. Начался пригород.

«Только прошу тебя: пожалуйста, не присылай своего дядю,— сказал напоследок молодой.— Ты знаешь: его сын был мне дороже брата, и, что он ни скажет, я все сде­лаю. Даже если он велит под твою пулю встать».

Жоржик молча перевязал вспоротую дерюгу. Осталь­ные сваны так и не оглянулись.

На автостанции я остановил одного из попутчиков и попросил пролить свет на дорожное происшествие.

«Кто их поймет! — неохотно отмахнулся он.— Старые дела. Никак не разберутся, кровники они или нет. Уже и свидетелей не осталось, а все постреливают...»

«А кто его дядя, которого он просил не присылать?»

Он назвал знаменитую среди альпинистов сванскую фамилию и пояснил: «Он с его сыном в одной связке хо­дил...»