Так сидим, покуриваем, поглядываем в ту сторону, куда офицеры ушли, и вдруг слышим — вопит кто-то, аж на хрип срывается: «Ры-жи-ко-оов! Ры-жи-и-ков! Мишааа!..» Что такое? Вылез я из кабины, дверцу захлоп­нул, прислушался. Миша гармошку на сиденье бросил, руку к уху приставил. Точно: вопит кто-то, надрывается. Нам «газики», рядком стоящие, обзор закрывают. Прошли между ними и видим — снизу, через подлесок ломится старлей Конев — супермен из десантников, запыхался, ру­ками машет и надрывается, сколько глотки хватает. «Ры-жи-ков! Ры-жи-ков!..» Миша навстречу кинулся, я за ним. Что-то не по себе мне стало, испугался чего-то. Так он бежал и кричал, как только от беды большой бегут и кричат. А он: «Сто-ой! — вопит.— На-за-ад! Давай сюда машину! Машину давай!..» Услышать-то мы услышали, но удивились сильно. Что за черт? Зачем им там машина? Неужели кабанище такой, что не донести?.. Думать не­чего. Повернули назад, Миша сел за руль, кое-как те «газики» объехал — и между деревьями, через кусты. Старлей на ходу на подножку с моей стороны запрыгнул, командует, куда рулить: левей, правей, жми!.. У него вет­кой фуражку с башки смахнуло. Миша притормозил:

Пусть человек подберет, а ой словно и не заметил: «Жми! — кричит.— Жми, Рыжиков!» «В чем дело, това­рищ старший лейтенант? — спрашиваю.— Никак кабан кого задрал?..» «Хуже,— говорит.— Хуже. Замполита ра­нили».— «Как ранили?!» — «А черт его знает как! В жи­вот попали. Хуже некуда. Если через час в госпиталь не доставим — хана. И всем нам вместе с ним. От такого до конца жизни не отмоешься. Жми, Рыжиков! Хочешь деся­тидневный отпуск, жми на всю железку!..» И зачем он от­пуском прельщал? На что тот отпуск, когда человек гибнет? А Рыжиков высший пилотаж показывает. Но место сквер­ное, кочки, овражки, колдобины, и сыро очень, волгло, то и дело, чую, плывем, сползаем задом. Тут между деревьями, из дебрей наши показались: идут скопом, торопливо, сует­ливо, майор у них в плащ-палатке лежит. Кто-то кричит: «Разворачивай! Разворачивай!» Стал Миша разворачивать­ся — ну как в капкан угодили между деревьями! Ни тпру ни ну. Слева сосны, справа ели, поманеврируй при таких габаритах. Старлей, старый десантник, в кузов сиганул, для раненого место готовит, а я на подножку вылез, советы даю. Кое-как развернулись, пока они до нас подо­шли. Дерево сшибли, фару разбили, оба крыла помяли, но развернулись. Ждем на старте. «Надо лапника наки­дать,— говорят.— Да вы что! Нельзя же прямо на доски...» Тоже верно. Кинулись лапки с елей обламывать. Я в кузов перелез, лапником выстилаю, потом боковой борт откинули и вместе с Коневым приняли туда моего майора, в плащпалатку завернутого. А у него в лице ни кровинки; не белый даже, а как бы впрозелень. Когда уложили и борт закрыли, приоткрыл глаза и прошептал с укором: «Что же вы, братцы, наделали!» Те слова меня как подстегнули; пере­гнулся к Рыжикову и говорю: «Мишенька, пусти меня за руль!..» Но он только дверцу захлопнул и газанул. И тут она, проклятая, забуксовала! Грунт там дерьмовый был, размок и не держит. Носит нас юзом, а беднягу май­ора по кузову крутит-мотает — вдвоем не удержать; ша­рахает то об кабину, то об борт. Я навалился на него, за борт ухватясь, но старлей меня отодрал: «Ты что? Спятил? Ему и так тяжко...» Бензином перегорелым и резиной паленой навоняли — не продохнуть... Остальные бросились было к машинам, но, видя такое дело, вернулись — тол­кают, ветки под колеса кидают. Миша полный газ дает, все сцепление выжимает, а машина ревет и пляшет, пляшет, сволочь, задом вертит, как сука... Майора от борта к борту