Кидает, волчком закручивает, а мы остановить не можем, сами валимся. Офицеров из-под колес грязью облепило но уши, не узнать, только по голосам различаю: мате­рятся, просят, умоляют... Кое-как стронулись с того тре­клятого места, выбрались, поехали. Пока до дороги дока­тили, Конев раз десять кулаками по крыше гремел: «Осто­рожней, Рыжиков! Полегче, Рыжиков!» Да как же по­легче, когда этот драндулет на таких рессорах. А тут лес, кочки, колдобины... Фу, лучше не вспоминать...

Я на ходу соскочил, к себе за руль.

Выехали на дорогу и опять остановились.

Одни говорят: «Едем к нам», а другие — «В область!». До области вдвое дальше, зато там врачи лучше, сейчас одна надежда на врачей. А майор уж не слышит ничего, в плащ-палатку увернутый поверх лапника лежит, рот при­открыт в какой-то непонятной гримасе — то ли боль, то ли смех...

Решили — в область.

Один «газик» вперед помчался шустро, а я на всякий случай следом пристроился — мало ли что...

Ну Рыжиков молодец! Даже не ожидал я от него: всю дорогу под восемьдесят держал.

В области ГАИ ошалел, кинулся следом — где-то на красный под носом у трамвая проскочили. Растолковали, упросили...

Ровно без двадцати минут двенадцать были в госпи­тале. Там прямо с машины в операционную. Те, что впе­ред уехали, все подготовили: операцию делал военврач, хирург, говорили — всю войну прошел. Полковник меди­цинской службы, чуть не генерал. Но не помог. Все впус­тую — и наша спешка, и его умение. Часа примерно через три сообщили: помер, не приходя в сознание.

Офицеры к тому времени немножко умылись, оправи­лись, привели себя в надлежащий вид, сидят в машинах как из петли вынутые. Выслушали врача, посовещались о чем-то.