«Сделай божеское дело, стучись по утрам и, если не откликнусь, пойми это как тонкий намек на толстое обстоя­тельство: значит, дядя Коля пожелал вам «всех бляг» и отправился транзитом в ту степь...» Его ввалившиеся гла­за лихорадочно блестели.

То же лихорадочное возбуждение владело ночным го­родом.

В бурой подвижной мгле радужными кругами расплы вались фонари и фары мчащихся автомобилей, размыва лись очертания домов и окон, искажалась перспектива: казалось, город потек от жары, как будто был вылеплен из стеарина. Удушье настигало и в Филях, и в Соколь никах, и в самом глубоком подземелье метро. Я видел, как на Ильинском бульваре упала на газон грузная седая женщина: она поднялась с длинной скамьи, сделала не­сколько шагов, остановилась, шаря вокруг рукой, и вдруг рухнула как подкошенная; минут через пять в душную тьму бульвара с воем въехала машина «скорой помощи». Эти машины с лиловой мигалкой носились всюду: вой сирены — звук той ночи. И еще звон гитары и ломкие го­лоса юнцов, распевающих что-то лихое, пиратское, с дружным и зычным припевом: «И никогда мы не умрем, ха-ха!» — кажется, так. Когда движение поредело, моло­дежь вывалила на мостовую и, приплясывая, напевая, по­шла сквозь чад и гарь страшной августовской ночи. Кто-то имитировал бодрый голос диктора: «В Москве сохранит­ся жаркая погода. Ветер слабый. Дымная мгла!» И все по­катывались со смеху: «Во дает! А че это — дымная мгла?!» «Погода такая. Московский туман СОг...»

Неподалеку от «Метрополя» ко мне резко подрулило такси и шофер крикнул в приспущенное оконце: «Генацвале! Хочешь девочку? Класс — люкс! — Он кивнул назад, где, отвернувшись в противоположное окно, сидело порочное создание с серебряным лицом.— Не жмись, девчонка что надо! Цена — договоримся!..»

А над нами и вокруг нас в чадно-текучей ночи рас­плывались кругами шары лампионов, фары автомашин, огоньки стоп-сигналов и невнятица реклам и витрин — парафиновый город тек от жары.

Дома в тусклом коридоре мне встретилась Тоня-мас­сажистка с косметической «маской смерти» на лице. При виде меня она всплеснула руками и забормотала: «Ой... у меня же для вас... Я сейчас!» Трезвая, она становилась деликатной до робости. Забежала к себе и тут же вышла, с ожесточением стирая крем с лица и виновато бубня: «Говорила Лизке, чтоб она ваш адрес оставила, мало ли что, а она ни за что... А тут телеграмма. Уже третий день...» Я надорвал бланк, развернул и прочитал: «Джумбер погиб Похороны двадцатого». Вошел в комнату, включил свет и еще раз прочитал: «Джумбер погиб Похороны двадцатого».