Никогда двадцать огромных томов не сделают революцию, ее сделают маленькие карманные книжки в двадцать су.
Вольтер
КОМУ БЫЛ ВРЕДЕН КОМПРОМАТ
Валера лениво поднимался по лестнице. Вот везет же этому подъезду — как зима, так лифт ломается. В эту зиму стабильно два раза в неделю ломался, в ту... Правда, Валера точно не знал, с какой частотой лифт выходил из строя в прошлую зиму, потому что тогда жил в другом месте. Зато в лом году — пардон, в прошлом, потому что наступил январь — подвернулась уникальная возможность купить квартиру. Законом теперь это было дозволено, денег хватило бы и на несколько квартир, но уникальность заключалась в другом: свое жилье решили продать Сашкины соседи.
По идее, жилплощадь позарез была нужна Соколову, по сей день прописанному в общаге, но Мишка хотел трехкомнатную, а в этой комнат было две, причем одна — совсем крошечная. Поэтому ближайшим соседом Матвеева стал Валера, который оказался поскромнее в запросах.
Сашка немедленно извлек выгоду из такого соседства. Они установили еще одну дверь, общую, отгородив свои квартиры от лестничной площадки и выделив себе маленький тамбур. А выгода заключалась в том, что на звонки к тамбурной двери подходил только Валера. Матвеев заполучил дополнительную охрану (основная в лице Дмитрия снимала квартиру этажом ниже).
Всем нравилось Валере его новое жилище, кроме одного—уж больно часто ломался лифт. А этаж, как-никак, седьмой...
На лестнице сидела скрюченная фигура. Острые коленки торчат выше ушей, между ступней — ополовиненная бутылка пива. Заслышав шаги, человек поднял голову, и Валера встретился с невыразимо грустным взглядом панка Виктора.
— Ты чего здесь сидишь?
— Тебя жду, — хмуро отозвался Витька.
— Мог бы к Мишке зайти, мы там всей толпой с утра обитаем.
— Да ну... Может, у вас свои дела.
— Не, в карты играли. А потом Мишку на разговоры прорвало, он опять загрузил всех идеологией под завязку. Я и ушел-то потому, что мозги раком встали.
Валера открыл дверь, кивнул Витьке — мол, заходи. Разделись, протопали на кухню. Витька за время общения с командой Цезаря здорово изменился, его оригинальность стала менее вызывающей, зато ума явно прибавилось. Летом он постригся — попрощался с панковской молодостью, — к зиме отрастил не гребень, а просто гриву. На данный момент Яковлев считал его лучшим работником разведблока и самой большой надеждой.