— Как отец, как ваш фильм? — усмехнулся, садясь за стол, Бахметов и вдруг вспомнил Ариадну — после дурацкого обморока она вглядывалась с террасы в его лицо будто уже из прошлой жизни.

Сняли с месяц уже как, Александр Петрович что-то режет и клеит. Я его не вижу — предложили за­нятную работку конферансье на всяких частных по­сиделках. Пошёл, как Горький, в народ зреть местную суть и, скажу вам, своей нескромностью она сильно от­личается от жизни вообще. Наш с вами городок тоже не подарок, но там нет безумия — безумия от свалив­шихся на голову сокровищ, за малую часть которых кто угодно не откажет тебе ни в чём, да ещё с подобо­страстной улыбкой. Таких персонажей насмотрелся — три книжки написать. Особенно стараются ребята из недавних провинций — боятся, по привычке, только власти, а как остаются без присмотра — чудят, ох чу­дят! Похлеще, чем в Древнем Риме при каком-нибудь Нероне; а там-то было что с чем сравнить. Может, от­того и чудят, что поверить в свое чудо не могут — до­стался золотой кусок этой собственности, именно им, счастливцам,— а остальные сто сорок миллионов со­граждан как ни в чём ни бывало ходят на работу в свои больницы, детсады и казармы, получают свои смешные рубли и держат общество на плаву, Просто чудеса, да и только! А здесь — украл и никто не отбирает, и можешь выехать на своей машине с бл..ми хоть на Красную пло­щадь,— стоп, это святое, здесь власть,— ну хоть к мо­гиле неизвестного солдата,— это, кстати, кто таков? — а потом и на встречку по Тверской и идти юзом перед всеми обалдевшими смирнягами-автомобилистами. Дети они — эти чудики,— засмеялся Адик,— просто­душные дети — вовремя не поротые, а некоторых уже и пороть поздно — сгнили на уровне клеточного ядра.

— А вы, правда, напишите книжку,— Маша выста­вила на стол чашку и для Бахметова — Сергей Алек­сандрович вдруг заметил, как сильно округлился её

Пошёл, как Горький, в народ зреть местную суть.

Живот.— У вас явный талант к рассказу — и прочи­тают все, ещё и премию какую-нибудь за актуальность дадут.

— За актуальность? — чуть не упал от смеха со своих подушек Адик.— Премию? Что вы, Маша! Пло­щадка давно утоптана свояками — законы жестокого капитализма,— и чужим здесь травку не щипать, будь ты хоть трижды, извините, Сухово-Кобылин. Мо­жет, конечно, случиться сбой в программе или звёзды странно повернутся и в обойму вдруг попадёт новый листогон — но это будет просто сбой. Впрочем, с мо­ими данными, действительно, я могу устроить любой сбой и развернуть любые звёзды,— Адик тщеславно потянулся.— Но тогда стану всего лишь частью этой системы,— засмеялся он,— и её рупором. Буду писать всякую неактуальную дрянь об особенностях суще­ствования аутического типа личности в условиях лоп­нувшего времени, малозначимых дел и, вообще, су­масшедшего мира. Проплаченная актуальность сейчас гнездится в уголках воспалённого воображения обо­стрённо чувствующих мир шизотимов и метафорируется образами выделительной системы организмов. Ну вот, тезисы хотя бы для статьи у меня уже есть — но за них премий не дадут, поскольку не укладываются в тренд издательских новаций. Труды издателей тоже понять могу — человечество, может, уже и не спасти, а бабки сегодня пока рубить можно и нужно — опять законы капитализма! Хватит о высоком — тем более не по Сеньке шапка,— а я пришёл поговорить по делу.— Адик посмотрел на Машу.