.сам Руцкой меня по голове гладил.

Я могла еще позволить себе купить в магазине? Все чумазые и весёлые — воду и свет им отключили, зато оружие подвезли — революция! Дед лежал в боль­нице и представить себе не мог о моих приключе­ниях. А я крутилась везде — и сам Руцкой меня по го­лове гладил,— все смеялись, что народ от мала до ве­лика встал на защиту депутатов. А когда я разобрала и собрала Стечкина за 20 секунд — это была декада славы. Народу там много всякого было — и военные, и даже со свастикой, женщины, дети. Все такие собран­ные и возбуждённые одновременно, как же — рево­люция и скоро будет свергнут антинародный режим! Шептались, правда, что видели рассаживающихся по крышам снайперов; что в Москву привезли сверд­ловский ОМОН, новосибирский, ростовский и ещё Бог весть какой, всем им раздают пачки наличных и ящики водки и что готовится какая-то явная прово­кация. Я приходила утром и целыми днями бродила по этажам — все куда-то бегут, везде оружие и кипы бумаг — какие-то документы, воззвания, листовки. В школу не ходила,— какая же школа, когда идёт ре­волюция! Все лучшие люди собрались в одном месте и, конечно, скоро восстановится порядок и справедли­вость в стране. Дед, конечно, воспитал во мне чувство справедливости — я и тогда уже понимала, что всё то, что было общим, нагло растаскивалось под носом у нищающего народа. Долго рассказываю? Нет? — Бахметов с напряжением вглядывался в лицо Ариадны — он вроде стал больше понимать о жизни и Ариадне, но вдруг опять решил, что это понимание есть обман, поскольку в нем, в Бахметове, всего лишь длился жи­вой подробный сон.— А потом была ночь с Останкин­ской башней, когда я ехала на грузовике с мужчинами и женщинами и пряталась за кустами; а потом вокруг в буквальном смысле свистели пули — было весело и даже не обратила особого внимания, что несколько тел были с головой накрыты какими-то плащами и тряпьём. Я в ту ночь домой вообще не поехала — вер­нулась на грузовике с ранеными в Белый дом и уха­живала за ними до утра. Я была горда, понимая, что дед бы мной гордился. Если бы знал, конечно, где я. Или всыпал бы хорошенько за глупость.

Глава 5

— Шла какая-то невозможная фантасмагория,— Ариадна положила локти на стол и обхватила затылок тонкими кистями,— было это со мной или не было? — «Конечно, было» — почти сказал Бахметов, но постес­нялся, что голос опять окажется деревянным — на се­кунду смутило и дурацкое ощущение, что рассказ этот пока еще не произнесен — так как же с Ариадной это уже могло быть? — Все ходят в полутьме со свечами и фонариками, воду привозят цистернами на площадь и разливают по вёдрам, машины всё подъезжают — то от башни, то от мэрии — настроение почти победное; какие-то люди рассказывают, что скоро будет атака с воздуха и лучше всем уходить; кто-то кричит, что нужно идти к Моссовету мочить демократов, пока они собрались в одном месте. Меня силой вывел за ограж­дение мужчина в смешной камуфляжной форме и пин­ком дал направление в сторону дома, но я побродила у Горбатого моста и вернулась назад. Спала, наверное, недолго — пошла стрельба, да потом из пушек, а сна­ряды стали залетать на этажи и убивать осколками лю­дей. Выглянула в окна с восьмого этажа и ахнула — мы были окружены со всех сторон. Меня схватила за руку какая-то девушка и потащила по лестнице вниз; это было очень страшное зрелище, когда со всех этажей на лестницу выбегают люди. Все побежали вниз — по пер­вому этажу пока почти не стреляли и внизу ещё был подвал. В первый раз за эти дни я увидела испуганные лица. Конечно, не у всех — многие мужчины возбуж­дённо кричали друг другу, где в здании более безопас­ные секторы обстрела и куда нести боеприпасы для уже окопавшихся на этажах оборонцев. Хотела нести патроны и я, но получила такой подзатыльник, что без лишних пререканий опустилась в подвал. Сколько буду жить, этого подвала не забуду,— Ариадна встала и налила в заварочный чайник кипяток,— битком людей, прерываемая ударами снарядов и вскриками испуган­ных тишина, свечи в руках и молитва нараспев сидя­щего рядом со мной священника с длинной седой бо­родой. Сколько сидела в подвале, не знаю. Очень хоте­лось пить, я, наверное, задремала, и вдруг голос метрах в пяти от меня отчётливо сказал: «Никуда не пойду!» Я вздрогнула и увидела, что в подвале виден свет от открытой двери, в проём которой по одному выходят наружу люди и опять голос в истерике — «Никуда не пойду!». Люди встают с мест и двигаются в сторону проёма — на выходе их обыскивает человек с авто­матом на груди. Вставать не хотелось, да и не только мне — лица у всех напряжены и с тревогой в глазах каждый оглядывается на другого. Меня тоже обыскали, но больше для порядка,— мужчина с автоматом нео­добрительно посмотрел на меня и кивнул головой на выход. Я поднялась по лестнице на первый этаж и ах­нула — пол был завален телами, а сверху на них сы­палась пыль с потолка. Пошла сквозь строй стоявших ко мне с двух сторон лицами людей с автоматами лю­дей и вдруг увидела за высокими ботинками одного из них застывший взгляд на лице лежащего на полу муж­чины — он с шутками-прибаутками торговал у нас на Таганке газетами и я каждое утро проносилась мимо него ко входу в метро. Лицо было неподвижно и при­сыпано известкой. Помню, что вышла на крыльцо и качнулась от струи холодного ветра — меня подхватил на руки какой-то мужчина. Я дёрнулась встать на ноги, но затихла и стала оглядывать из-за его плеча коридор