Прямо над моей головой что-то хрумкало; я завел гла­за: коза выщипывала травку из стены. Вверху за стеклом голубело небо, и если б не веточка акации в уголке рамы, можно было подумать, что отверстие в крыше заколочено голубой пластмассой. Я встал. Казалось, я давным-давно не был в мастерской, словно уезжал надолго. Глиняная фигура, страшная под мешковиной и тряпками, стояла на станке, и я почти не помнил ее. Глядя на нее, я взял стремянку и стал раздевать скульптуру. Открылась голова. Плечи и руки. Торс. Ноги... Все! Я спрыгнул со стремянки и отошел. Я смотрел на нее и не верил, что сделал ее сам. своими руками. Я смотрел на нее и чувствовал, как радость занимается во мне. Потом засмеялся и упал на тахту, и

16 А. Эбаноидзе

481

Лежал, и все смотрел и смотрел на нее: тоненькая, легкая, она бежала мимо меня, бежала не как спортсменка или охотница Диана, а как девушка бежит на голос любимого... Я слышал, что где-то, кажется в древнем Египте, на моги­лах писали: «Такой-то прожил столько-то дней»,— имея в виду знаменательнейшие дни из жизни усопшего... Если я завтра умру и меня похоронят в древнем Египте, пусть жрецы напишут на моей плите: Ладо Инашвили прожилтаки один день...

Солнце взошло. Осветило стену передо мной, и из скульптурной она сделалась удивительно живописной: цвет булыжников от грязно-белого до угольно-черного, и все это в красивых разводах сырого мха. Коза подошла ко мне: черная, желтоглазая. Иди, не бойся, не сделаю я из тебя шашлыка! Иди сюда, стерва рогатая... Хорошо!.. На родник, что ли, сходить? Рано еще. Все спят. И Нуца... Ах, Нуца, Нуца... Я посмотрел на скульптуру и сказал себе: молодец, Ладо! Потом поднялся к ней по стремянке и поцеловал ее, как Пигмалион поцеловал Галатею. Коза стояла внизу и смотрела на нас; впервые ее взгляд выразил заинтересованность. «Не миновать тебе вертела!» — сказал я ей, спрыгнул вниз и стал прибирать в мастерской. «Девушка, твое белое платье далеко-далеко уносила ре­ка»,— запел я первое, что пришло в голову. Какая, должно быть, рассеянная девушка. Я напевал и прибирал в мастерской, когда дверь скрипнула и вошла бабушка. Ни тебе «здравствуй», ни тебе «доброе утро», а прямо с ходу:

— Что распелся, дурак!

— Здравствуй, бабушка,— сказал я.— Почему у тебя такие большие уши, бабушка?