—* Ну ладно... Полежи, сынок, отдохни...— смягчилась бабушка.— Может, поспишь. А я в виноградник тем вре­менем спущусь...

Через час (а может, через четверть часа) она опять во­шла ко мне и как-то хмуро сказала:

Встань, Ладо, выйди... Неудобно... К тебе Нуца.

— Кто?— переспросил я и скосил на нее глаза.

— Нуца.

Оказывается, я еще мог встать на ноги. Это только казалось, что сил никаких. Встал. Вышел на веранду и увидел Нуцу. Возле столика под липой.

Каюсь — ничего достойного описания я не почув­ствовал.

— Погулять тебя приглашает, по деревне пройтись...— шептала мне в спину бабушка. —* Помириться, видно, хочет, бедняжка, отцову вину загладить...— Она жалостли­во шмыгнула носом и неожиданно добавила басом:— Не позорься, Инашвили, ступай!

Я стоял и смотрел на Нуцу. Она шла через двор к дому — не такая юная, как'В день нашей первой встречи. Не такая красивая, как в пору работы над скульптурой. Другая. Осунувшаяся. Похожая на молодую женщину, увиденную в сумерках под шелковицей. В незнакомом платье. Она шла, вытянув вдоль тела смуглые руки. Почти не размахивая ими. От самой липы не отрывая от меня глаз и постепенно замедляя шаг.

Позади нее, у ограды виноградника, рыжая кошка все

Еще ела траву. Помню, я отметил это и опять перевел взгляд на Нуцу.

Вот она подошла. В мои ввалившиеся от переутомления неподвижные глаза заглянули живые девичьи. Некоторое время Нуца смотрела не моргая, потом кивнула на ка­литку:

— Пойдем, Ладо!

Рыжая кошка перестала есть траву и настороженно замерла, приподняв одну лапку.

— Идем скорей! — на лице нетерпение, почти мука. Это выражение на ее лице мне знакомо. Смотрю удивлен­но, но без сочувствия.

Бабушка подвинулась к нам — прислушивается.

Нуца испуганно оглянулась на нее:

— Бабушка Теброне, можно мы пройдемся немного?.. Если он хочет...

— Ох, дочка, дочка... До прогулок, ли ему — в гроб краше кладут... Ладо! — крикнула бабушка так громко, словно боялась, что я не расслышу.— Нуца за тобой, по­гулять зовет! Пойдешь, что ли?