И еще явилась гостья — толстая, сбитая, лоснящаяся, с утонувшими в щеках узкими глазами; вошла притан­цовывая, играя плечами и раскинув мощные руки масса­жистки. Она и впрямь оказалась массажисткой из косме­тического кабинета, топталась передо мной с грацией

Молодой слонихи, вполоборота кокетливо улыбалась через плечо и выкрикивала: «Махинджуари!.. Кобулети!.. Гантиади!..» На ее голос подруга хозяйки вдруг высунулась из-под стола: «Пошла вон, Симка!» Толстуха оторопела: «Ты чего, Шур?!» «Ничего. Являешься в первом часу, вдребадан. Тебе здесь что?» — «А ты что?» «Мне мож­но! — засмеялась белокурая.— Я на мир взираю из-под столика...»

Первым ушел «Фудзияма»; перецеловал ручки дамам, на этот раз не только хозяйке, шаловливо улыбаясь, по­желал нам «всех бляг» (такая у него была шутка, он и впоследствии всегда так откланивался — «всех бляг») и, пятясь задом, тычком открыл дверь.

Когда расходились, хозяйка смущенно остановила ме­ня: «Не судите нас строго...— Потупилась и изменившим­ся голосом проговорила:— Я хочу вам сказать...— скольз­нула быстрым испытующим взглядом, еще ниже уронила голову и скороговоркой добавила: — Я не сдаю комнату — я ищу друга...»

Вот такое предложение. Признание. Или просьба. Такое новоселье.

Тот вечер остался в памяти как тягостное, невнятное видение — с женщиной под столом (до сих пор холод по но­гам!), с пляшущей массажисткой и пузырящейся в ее сознании приморской топонимикой, с разбитным, двусмыс­ленным «Фудзиямой» и, в довершение, с робкой уни­женной просьбой Лизы... Было во всем этом что-то огорошивающе неожиданное, лишенное внутреннего порядка, даже жуткое в своей сновидческой алогичности.

Сколько таких субботних монстров рождает грохочущий город из человеческого одиночества, тоски и потерянности! Его разнообразие безгранично! Как безгра­ничен выбор. Чего стоила новогодняя истерика могучей массажистки при виде елки, украшенной довоенными иг­рушками, или попытка самоубийства разбитного «Фуд зиямы» (к счастью, под окном, из которого он выбросился, оказался рыхлый сугроб)...

Сильные встряски чередовались с длительными затишь­ями, когда жизнь в квартире размеренно текла под голу­биное воркование счетчиков, урчание бачков и деловой гул газовой горелки. В обстановке такой урбанистической идиллии квартирная хозяйка поведала мне удивительную историю своей болезни: ее муж отбывал срок за хищение и, с тех пор как его арестовали, астма, которой он много лет