За окном к дождю примешался снег — было видно, как он летит наискосок мимо уличных фонарей. Несколько перышек из подушки кружило по комнате, как сирые снежинки. Углы и потолок комнаты тонули в полумраке, и город за голыми окнами чернел, как большая гравюра.

Алеко весь вечер провел в несвойственной ему роли слушателя. Чай взбодрил его, и он ринулся в разговор: среди поэтов, философов и вундеркиндов постарался не ударить лицом в грязь; досказал каламбуры знаменитого академика, на которых осекла его Ламара, затем поделил­ся остроумными соображениями о географическом поло­жении Грузии.

— Один наш писатель, долго живший в Париже, обнаружил, что пуп земли находится там, а именно — на площади перед Гранд-опера,— говорил он, прихлебывая чай и тонко улыбаясь.— Что ни говори, мы изрядно удале­ны от этой географической точки. Но ирония еще в том, что, вытесненные на задворки Европы, мы, с другой стороны, умудрились оказаться на задворках Азии. Двой­ная окраина. А что в итоге? — Алеко оглядел нас. И, слов­но стягивая ремень на неохватном брюхе или сжимая ры­чаги силомера, стал сводить свои кулаки.— Сближение двух критических масс, по законам физики, порождает вспышку, вольтову дугу. Грузия — дуга на стыке Европы и Азии!

Последние слова вызвали удивленное восклицание Ламары:

— Я думала, вы гораздо глупее...

Это прозвучало с такой обезоруживающей простотой, что даже кроткая улыбка Сергея обрела оттенок сдержан­ного веселья.

Напившись чаю, Аркаша смешно расшаркался: «Изви­ните, школьник-с, родители прибьют-с...» — и ушел.

А мы засиделись допоздна. Перебрались ближе к печке, затопили сваленными в углу картонными коробками. (Эти

Коробки сберегала для Сергея уборщица соседнего мага­зина как плату за рояль, который он предоставлял для занятий ее дочери.) Сергей выключил свет, уверяя, что его комнату вполне освещает висящий за окном уличный фонарь. Свету и впрямь хватало: только стена между ок­нами погрузилась во тьму и видней стал ночной город.