Потом я уснул, а когда проснулся дом был погружен во тьму.

Я спустился с пригорка.

На знакомой двери висел замок.

Я прождал всю ночь и утро. Поначалу мной овладела тревога. Но' потом вспомнилась находчивость, с какой Элико выпроводила меня: «Скажите тете Агрипине...» За этой находчивостью стоял опыт другой, неведомой мне жизни. Бацилла ревности, угнездившаяся в сером вещест ве, встрепенулась и зашевелила лапками, исходя ядом, отравляя сознание горячечными видениями поднимая всю

Муть со дна. То, что вызывало сострадание, обернулось бесстыдством, содомом: следователь, фотограф, любитель дынь с жесткими усами, фабричный мастер, даже «плешь фиксатая» попеременно и вместе проносились в порногра­фических клубках, от которых бросало в жар и перехва­тывало дыхание. Я искал Элико, только чтобы прервать эту пытку. Она работала на швейной фабрике — вот все, что я знал, и, конечно, поиски ничего не давали.

Я мчался назад на подножке трамвая, задыхаясь от встречного ветра, остужая воспаленное воображение, и умолял кого-то только об одном — сделай так, чтобы за ее дверью горел свет, больше мне ничего не надо, только что­бы она оказалась дома, и я никогда ни о чем тебя не по­прошу, только бы сейчас увидеть ее...

На двери чернел замок.

Навалилась ночь. В доме погасли окна. Я сидел под елью и ждал.

Ночью пошел дождь, и под утро город погрузился в туман. Туман скрыл Святую гору и развалины крепости, уменьшил город до размеров Лоткинской горы. На рас­свете мне приснилось, что за дверью Элико зажегся свет. Я вскочил: мокрые лапки ели хлестнули меня по щекам.

В тот вечер меня жестоко избили. Я давно примелькал­ся нахаловской шпане, они много раз задирались. Я был чужак — повод вполне достаточный для расправы. Дра­ка — точнее сказать, избиение — была хорошо видна из дома Элико. По-видимому, кто-то из жильцов позвонил в милицию: под пригорком затарахтел милицейский мото­цикл. Шпана бросилась врассыпную. Двое милиционеров погнались за ними, а третий крепко взял меня за ремень и помог спуститься с пригорка (а может быть, он опасался побега и потому держал так крепко). Он завел меня во двор, велел обмыться под краном. Затем оглядел высыпавших отовсюду жильцов и спросил, знают ли они меня. Жильцы неопределенно загудели, только сосед Элико, «плешь фиксатая», подошел вплотную и, заглядывая мнё в лицо, сверкнул фиксами: