— Нб злись, Ладо. На кого ты злишься?— Нуца встала у меня над головой. Только сейчас я обратил внимание на новую форму обращения: Нуца говорила мне «ты».

— Да ни на кого я не злюсь!— Я налил себе вина из кувшина. Вино было приятное, прохладное и кислое.

— Хоть бы дед Касьян зашел, что ли...

Нуца перевела взгляд на станок с глиняной фигурой и со вздохом посочувствовала:

— Нелегкое, видно, дело — скульптуры делать.

Я недовольно покосился на нее. Она стояла близко, я мог дотронуться до ее исцарапанных ежевикой коленей.

— А правда, что в Тбилиси есть статуя, у которой в чаше пять пудов вина помещается?

Черт бы побрал Бесо Ниорадзе и его собутыльников! Кому, кроме них, могло прийти это в голову?

— Да, правда! — сказал.— Правда! В Тбилиси есть такая статуя. У нее в чаше помещается пять пудов вина, она каждый час громовым голосом произносит тосты и хлещет чашу за чашей. Да, правда. Есть в Тбилиси такая статуя! Только из-за чего Бесарион волнуется: не его же вино она пьет!..— Я сел на тахте и засмеялся.

Нуца недоуменно смотрела на меня смеющимися гла­зами.

— Ну все, дорогая, перерыв окончен. Ступай на место!

Мы работали еще часа три. Наконец я сжалился над

Нуцей и прервал сеанс. Сам я не чувствовал усталости. Усталости не было. Одно раздражение и маета. Как будто ты электрическая батарея без лампочки: току много, а тол­ку мало. Я взял со стола кувшин с вином, пригубил основа­тельно. Нуца подмела в мастерской и теперь поправляла влажную мешковину на скульптуре. Не дотянувшись до плеч Глиняной фигуры, она полезла на стремянку.

— Ну куда ты! — почти с досадой остановил я ее.—

Слезай, сам поправлю...— И когда она спрыгнула на земля­ной пол, спросил:— Ты сегодня не спешишь?

— Пойду сейчас...

— Может, тебе не нравится, что я в такую жару вино пью?

— Вот именно.

Я опять запрокинул кувшин. Потом, оторвав его от губ, осклабился:

— Удивляюсь я вам...

— Кому?

— Папаше твоему.— Я помолчал и в раздумье доба­вил:— Да и тебе тоже.