Нужно читать и уважать только те книги, которые учат понимать смысл жизни, понимать желания людей и истинные мотивы их поступков.
Горький М.
В сопровождении бабушки и нескольких соседок Ивлита понесла письмо на могилу сестры, чтобы там вслух прочитать его умершей.
Женщины сперва поплакали над свежим, не успевшим осесть холмиком, убрали гнутые прутья венков и сгнившие цветы; затем Ивлита развернула треугольник солдатского письма и, с трудом сдерживая слезы, нараспев стала читать. Ее чтение сопровождал речитатив плакальщиц, время от времени при упоминании кого-нибудь из родни всплескивавший горестными восклицаниями: «Горе тебе, несчастная! Горе тебе!» Сквозь слезы, застилавшие глаза, Ивлита с трудом разбирала слова письма, не вникала в их смысл и потому не сразу заметила, что плакальщицы примолкли и насторожились, прислушиваясь. Она сбилась, огляделась, увидела потупленное лицо матери, словно очнувшись, вернулась к письму и, уже не растягивая слов, все торопливее, скороговоркой дочитала до конца. Если ее не обманывало зрение, Филипп писал умершей сестре (убитой сестре — как тут же пронзило Ивлиту), что он полюбил другую женщину, девчонку-санитарку, ходившую за ним в госпитале, и просил дать ему свободу... Тут Ивли-
Та рухнула на могилу сестры и, раздирая в клочья солдатскос письмо, забилась в истерике:
«Дай ему свободу, Анико! Освободи его, сестра! Вот твоя свобода, подонок! — она била кулаком по слежавшейся земле и, швыряя комья, выкрикивала: — На, подавись! Подохни там, где ты есть!»
«Будет, Ивлита, будет! — бабушка трясла ее за плечи, пытаясь поднять.— Нехорошо так, человек на фронте».
«Не на фронте он, мама, а в блудилище, кобель грязный! Братья мои на фронте да убитая им сестра во сырой земле, а он с девками тешится, кобель!..»
...Эту пору — начало войны, смерть матери и последовавшую за ней вскоре смерть бабушки Анастасии — я знаю главным образом по рассказам, по тому, что я называю семейным преданием. Воображение с некоторым усилием вписывает меня в смутный, нерасчленимый поток, клубящийся где-то за гранью конкретных, моих впечатлений. Но я не уверен, что это мои воспоминания, то есть что я не вставляю себя — восьмилетнего — в общий более давний фон.