Меня не тянуло к морю. Я смотрел на белые вершины, отгораживающие нас от войны, и сердце мое сжимало предчувствие полета.

И однажды, когда сзади за мной садилось солнце и всё — даже белые бараны — казалось красным, я решил полететь. Ветер, толкавший меня в спину, увеличивал мою уверенность в том, что полечу, стоит мне только чуть под­прыгнуть...

Разумеется, я не полетел. Я упал. Когда я особенно азартно попытался нарушить земное притяжение, я упал и больно ударился подбородком. Но и сейчас мне порой кажется, что я просто недостаточно высоко подпрыгнул в тот раз...

Года через два после войны отец попытался забрать меня и с этой целью приехал в деревню.

Визит бывшего зятя вызвал в доме некоторое замеша­тельство. Отец явился в офицерской форме, в портупее и при орденах (уж не для того ли, чтобы замаскировать свою неизбывную нерешительность и застенчивость), но, несмотря на регалии, дедушка разговаривал с ним в бе­седке и туда же велел бабушке принести бутылку вина. Бабушка оставила мужчин: она сидела на кухне у камина, уронив на колени усталые, щедрые руки, смотрела в огонь и смаргивала слезы. В комнате Анастасии у окна с прозрач­ными в крестах занавесками стояла Ивлита и не отрывала глаз от бывшего зятя.

Выпив единственный тост — поминальный — за усоп­шую и за погибших братьев, отец взял меня за руку и повел на кладбище.

Во время войны было не до надгробий, и бабушка вы­садила на могиле гортензии. Они разрослись, заполнив всю ограду, перекипая через нее голубой пеной, свешивая за прутья дивно нежные, холодновато-женственные шары со­цветий. При виде цветов хмурое лицо отца, удрученного разговором с дедушкой, дрогнуло, выражение горечи и досады медленно сошло с него. Он удивленно обернулся ко мне и, как бы ища ответа, нетерпеливо ожидая подтвер­ждения, воскликнул: «Они похожи на твою мать! Ты видишь, как они похожи на твою мать?»

Больше часа просидел отец у могилы и, не заходя больше в дом, уехал. Возле валуна на перекрестке дорог мы и попрощались — он неловко потрепал меня по щеке и подарил на память трофейный бинокль в футляре, выст­ланном зеленым сукном, из которого не выветрился сме­шанный запах пороха и ментола.

Я остался на попечении дедушки и бабушки. В родо­словной цепи выпало ближайшее звено, сместив меня назад к предкам. Правда, рядом оставалась тетушка Ивлита: она делала все, чтобы заменить мне мать, но нереализованный инстинкт материнства, удесятеренный любовью к умершей сестре и схороненной в тайниках души влюбленностью в зятя, придавал ее рвению что-то болезненное. Болезнен-