Позже мне их действительно показали. И сам я обратил внимание на одно из последствий мартовских событий — уж слишком оно бросалось в глаза: комендантский час был

Отменен довольно скоро, однако милиция и патруль прояв­ляли чрезвычайную бдительность. И стоило тбилисцу, встретив на улице знакомого, по обыкновению задержаться с ним на два слова, как немедленно раздавался окрик, то грубый и резкий, то маскирующий строгостью невольное смущение: «Пройдемте, товарищи! Пройдемте! Не останав­ливаться! Не скапливаться! Пройдемте!..»

(Эта привычка надолго сохранилась у тбилисской ми­лиции, едва не перейдя в условный рефлекс. С годами, за давностью причин и недостаточностью мотивов, она сдела­лась забавной, как чудачество, как простительная, хоть и малоприятная странность, и давала шутникам повод для розыгрышей и проделок.)

Толком не дослушав тетушку, с адресом Мхеидзе в кар­мане я отправился на поиски и примерно через час нашел их в большом сером доме под Святой горой, на тихой улоч­ке, неподалеку от нижней станции фуникулера.

Дом этот построили и заселили в конце тридцатых годон, в пору увлечения конструктивизмом, и с тех пор мало кто переселился отсюда: уходили либо круто наверх — в отгороженные глухими стенами таинственные особняки, либо столь же круто вниз, в коммуналки и бараки. И то и другое случалось крайне редко, так что дом обжи­вался обстоятельно, солидно, и расползшийся по стенам плющ, превративший окна и лоджии в зыбкие зеленые иллюминаторы, подбирался к желобам водостока на крыше.

Но в тот год, в ту самую бурную оттепель не­зыблемость большого серого дома была поколеблена: едва ли не с десяток семей одновременно покинули просторные апартаменты, пронизанные быощим в окна солнцем (оно всходило впереди, из-за развалин Нарикалы) и пропитан­ные запахами святогорского разнотравья, зреющего за спи­ной. Одну из освободившихся квартир предоставили ново­му, ничем не запятнанному человеку, решительному и энергичному Сандро Мхеидзе.

Когда я пришел к ним, дома были только женщины.

Дверь открыла Тамила.

Она очень выросла за три года, из девочки-подростка превратилась в барышню. Я даже не сразу узнал ее. Вер­нее, толстощекое детское личико с круглыми обиженными глазами осталось прежним, но теперь оно венчало круп­ную, несколько даже тяжеловатую для пятнадцатилетней девочки фигуру; несоотвествие выходило изрядное: тело