— Старый пьянчужка! — проговорил я, наклоняясь к Пармену.— Людям житья не давал, теперь доносчиком сде­лался? За сколько кувшинов меня продал?

— Заткнись! — прикрикнул Чико.

— Не в последний раз видимся. Встретимся еще гденибудь.

— Ты, Ладимер, не ври... Я тут ни при чем...— про­ворчал Пармен, замедляя шаг и стараясь выбраться из толпы.

— А кто всех перебудил и на речку погнал?

— Твоя бабушка нас разбудила,—сказал Чико.—Ей спасибо.

— Бабушка?!

Бондо воспользовался тем, что внимание охраны на мгновение ослабло, и огрел меня по спине.

— Бабушка! — крикнул я.— Что же ты наделала, ба­бушка?

Я услышал звон оплеухи: видно, бабушка рассчиталась с Бондо — и крикнула мне:

— А что я могла сделать, Ладо?

— Не защищай его, Теброне! Не стоит он того!

— Да такого гада удавить мало. Своими руками заду­шил бы! Зараза!

— Уйди, Бондо! Уйди с глаз моих! Не твое это дело.

— Хорош, красавец! Вышагивает, как на демонстра­ции. Только флага в руках не хватает.

— Ни стыда ни совести! — я узнал резкий неприятный голос Домны Инашвили. Где-то справа в толпе блеснул ее орден, и мне вспомнилась наша вчерашняя встреча у род­ника.

— Чико, отпусти руки!

— Шагай, шагай!..

— Тамаз, уйми своего братца, пока я по-хорошему!

— Он еще грозится!

— Дайте ему как следует!

— Укороти руки, негодяй! Люди! — кричала бабуш­ка.— Люди, вы что, с ума сошли?

А я кричал:

— Бабушка! Что же ты наделала, бабушка?!

— Что мне оставалось делать, Ладо! Обманул ты меня! Обманул!..

— Такой обманет, недорого возьмет.

— Смотри, смотри: никак плачет!..

— Заплачешь тут... Такая и женитьба не в радость.

А я рад бы заплакать, да смех одолел.