— Ты меня не подзуживай, Ладо. И без тебя тошно.

...Пока я обедал, вернулся Чико. Увидел отпертую

Дверь, оторопел.

— Зачем ключи утащил, дубина стоеросовая?

— Я вижу, вы и без ключей обошлись.

— А ты думал, тебя станем дожидаться?

— Ладно, бабушка, виноват. Зато теперь я отсюда ни шагу.

Отобедав, я опять остался в одиночестве.

Положил на тахту в изголовье стопку белья из комода, лег, не раздеваясь, и в ту же минуту уснул.

Я спал долго и крепко. А перед пробуждением мне приснился сон: мы с Нуцей были в моей комнате в Тби­лиси. Бесстыжий, чувственный и страшный сон. Страшный потому, что мы все время ждали и боялись чего-то... Нуца шептала срывающимся голосом: «Здесь кто-то есть...» — И, запрокинув голову, прикусив губу, потерянно смотрела в полутемный угол. А я твердил: «Не бойся. Нуца!» — и руки мои скользили по ее дрожащему телу. «Нет, нет, здесь есть кто-то!» — «Нина!.. Ну что ты... Нинуца...»

И когда, не помня себя, отталкивая ее локти, я, задыхаясь, прижался к прикушенным губам Нуцы, вдруг дверь откры­лась и в комнату медленно, чинно вошли Бесарион, бабуш­ка и мой отец. За ними народ толпится. Но ни глумливого хихиканья, ни перемигиваний — ничего. Грусть несказан­ная, будто панихида, будто я убил Нуцу. А я над ней на ко­ленях стою и рубашку с себя снимаю, чтобы хоть чемнибудь прикрыть ее, и сердце мое вот-вот разорвется от боли и жалости...

Проснулся я. Слава богу, проснулся. Волосы на голове слиплись от пота. Вокруг тьма. Уснул при свете дня, а тут мрак, зги не видать. Сердце никак не уймется, болит. Ощу­пал себя. Стопку белья под головой потрогал. Окно с трудом отыскал. Сон... сон... В горле какая-то жилка дрожит, аж щекотно. И стыдно мне, и противно... До какой жизни довели! Вдруг — что такое? — слышу осторожный такой скрежет под окном. И стук.

— Леваныч!

Сел. Не дышу. Шепотом:

— Кто там?

— Подойди к окну, не бойся!

Подошел. До сетки впотьмах дотронулся, а она под­далась под рукой, провисла!..

— Во имя отца и сына и святаго духа! Вылезай!

— Дедушка Касьян!

— А то кто? Вылезай, сынок. Амнистию на тебя вы­писал. В связи с большим праздником... Какой теперь праздник-то? Все и не упомнишь. Вылезай. Воров, говорят, выпустят. За что же тебе сидеть?

— Тише, дедушка Касьян, не гуди так.— Я быстро назад, башмаки под тахтой нашарил, обулся, зашнуровал.

А дед Кастьян гудил в треть силы: