Не знаю, расслышал он или догадался, но вдруг за­смеялся, подбежал ко мне и схватил обеими руками за грудки.

— Не-е, не-ее, не пущу, не пущу, не пущу.

— Ладно,— уступил я.— Не поеду. Передай бри­гадиру, что я вернулся. И посылки раздай! — Я знаками показал, что нужно сделать.

Он остался возле мешков и свертков, сникший, непо­нятный, уперев руки в бока, смотрел мне вслед, и я вдруг почувствовал к нему такую жалость, что чуть не повернул арбу и не поехал назад — дослушать его, потолковать о привидевшихся ему бабах, пока он не успокоится... Хоть бы эта вдова пошла за него, что ли, и родила бы ему детей... Хотя у нее своих было трое и они из-за «глухонемого Эстатэ» ссорились с матерью и грозились уйти из дома...

Еще некоторое время я двигался в глубь зеленого гобе­лена. Арба катилась то в гору, то под гору, перетекала округлые взлобки и наконец стала. Я слез и распряг вола.

На склоне, на треть врытая в землю, темнела плетеная хижина. К ней примыкал просторный загон, огражденный свежеошкуренными, но уже дочерна обветренными брусья­ми. Стадо разбрелось по склону, незаметно для глаз дви­гаясь к вершине: в свете солнца, сияющего над вершиной горы, оно казалось черным.

В хижине на узких нарах топорщилась солома, белел погасший очаг, подвешенный на прутьях к потолку, пока­чивался плетеный поднос с дичками. У очага, прислонен­ная к камню, стояли глиняная сковородка и кувшин.

Я выглянул из хижины — моего напарника Иузы не было видно. Скорее всего, он сидел где-нибудь в тени куста и играл в камешки или в ножичек — тренировался для поддержания формы, чтобы потом обыграть меня на деся­ток хинкали, полдюжины груш или кувшин холодной воды, а поскольку за время работы на ферме Иуза стал настоящим виртуозом, я был у него в неоплатном долгу. На два года младше меня, он четвертый год работал подпас­ком, и по всей Зеленой долице в самых неожиданных мес­тах наковырял ножичком пятачков для игры: темные пле­шины диаметром в пядь,— травка с корнем выкорчевана, бугристая земля утрамбована и прибита ладонью. Некото­рые из пятачков угольно чернели в траве: это означало,