9 А. Эбаноидзо

257

Сыграть эту вещь: ни один реквием, никакой плач так полно не выражает поникшую, обессилевшую от страда­ния душу, как этот спшщово-тяжелый, невыносимо медлен­ный марш, плывущий над человеческим горем, как траур­ная хоругвь, как скорбное знамя смерти, изнемогшей от своего могущества.

А началось все случайно: с режиссером, снимавшим фильм по моей повести, мы забрели на студенческий кон­церт, где он познакомил меня с красивой пианисткойпятикурсницей.

«Вам понравился наш концерт?» — спросила она. «Я в этом не разбираюсь». «Вы не любите музыку?» — удиви­лась она. Я пожал плечами. «Не любите Шопена?!» — «Если б знать, кто это...» Задохнувшись то ли от вос­торга, то ли от возмущения, она обернулась к режиссеру: «С ума бы не сойти! — Это было ее любимое восклица­ние,— Где ты его откопал? Я думала, такие зубры давно перевелись!» «Как видишь, уцелели,— сказал режиссер.— На наше счастье!» «Хорошенькое счастье!» — вскинулась Лали и посмотрела на меня глазами, сияющими востор­гом и возмущением. «Будь он высоколобый интеллектуал, он не написал бы своей повести — простой, мужественной и чистой, как народная баллада», — глубокомысленно из­рек режиссер. «Не слушайте его бред,— отмахнулась Ла­ли.— Музыка не может ничему помешать. Она может только помочь.— И предложила: — Хотите, я организую для вас музыкальный ликбез?..»

Она его организовала — приглашала меня домой на прослушивания; через режиссера, доводившегося ей родственником, передавала билеты на концерты и музы­кальные вечера. Все было тщетно. Тогда, раздобыв мой адрес, она заявилась в шумный сололакский двор и по­стучалась ко мне в дребезжащее стекло.

«Не ждали?.. Я вижу, вы и впрямь бережете свой интеллект в девственной неприкосновенности. Как какиенибудь заповедные дебри на окраине родной деревни».

Она с трудом владела собой, ноздри у нее дрожали.

«Я просто занят»,— сказал я.

«С ума бы не сойти!.. Может быть, я вам помешала?»