Сначала авральная подготовка к экзаменам и дебаты в курилке библиотеки-публички; десятки новых имен — писателей, художников, актеров, произносимых с той фа­мильярностью, с какой я не назвал бы и деревенского ду­рачка; потом спектакли, фильмы, выставки и опять спо­ры — такое было время. В тот год после долгого замалчи­вания в Салоне был выставлен Ладо Гудиашвили и по ру­кам ходила распечатанная на машинке книга отзывов: «Сочетание грузинской фантазии с французским вкусом»... «Искусство, смир-рна-а!» — все это пересказывалось на ходу, при встрече, под галдеж воробьев на платанах и мо­

Нотонный рефрен милиции: «Пройдемте, товарищи! Прой­демте! Не скапливаться!..»

Пыли еще неожиданные сборища в незнакомых домах с магнитофонами и только входившими тогда телевизора­ми, из-за линзы с водой напоминавшими аквариумы. На этих вечеринках прелестные однокурсницы робко играли европейскую раскованность, а однокурсники являли собой странную смесь джигитов и денди: франтоватые замашки, непонятные амбиции, малопонятный жаргон:

«Вчера в Кировском парке он к нему подваливает. А он его слушать не стал».— «Иди ты!» — «Не, в натуре».— «Л чего ему от него надо?» — «А он тогда его при всех тур­нул. Никак не оклемается».— «Когда тогда?» — «Когда у Лаши после Нового года гудели. Забыл?» — «Ничего не помню. Видать, хорош был».— «Вот и он говорит: ничего не помню. А я, говорит, тебе напомню, если ты ничего не помнишь. Мозги вправлю, чтоб не забывал. А в машине у него Арам па заднем сиденье».— «Какой Арам? С Авлабара?» «Ну да!» — «Иди ты!»...

Девушки преимущественно занимались тем, что разби­рали достоинства красавчика Лери Джаиани, удивительно похожего на популярного в те годы Жерара Филиппа, но одна из них непременно злословила:

«Дебил Лерико — ей Жерар Филипп, а сама — Даниэль Дарье: видал, как бровки выщипала? И смотрит глазками: дескать, что ребеночка аист приносит, это я уже знаю, но еще не выяснила, почему у женщин при этом живот боль­шой!.. Ну и курс набрали, господи!.. Три четверти по блату и еще четверть по ошибке»...

Потом играли в «брысь или мяу», в фанты, крутили на иолу пустую бутылку и смущенно целовались или вклю­чали магнитофон и танцевали в полумраке, при красном свете торшера. Иногда всей ватагой валили на танцы в «Стеллу» — маленький сад, сохранивший свое название со времен «Орианта» и «Симпатии».

Сейчас на месте «Стеллы» выстроен Дом актера. Бы­вая там, я каждый раз недоумеваю, как на затиснутом меж­ду домами пятачке умещался целый зеленый мир. Справа от входа над круглым бассейном склонялись ивы и в бликах воды лепестками мака мелькали красные рыбки с траурночерными плавниками; слева вместительный кинотеатр хлопал на ветру брезентовыми стенами, точно парусник на приколе; между ними по залитой светом аллее прогули­валась солидная публика, а дальше разбегались темные