— А что, Ладо, может, женишься? Свадьбу колхозную сыграем на всю Имеретию. Нам ты очень пригодишься, поможешь жизнь украсить. А Нуца, насколько я знаю, девушка хорошая.

— Нет, дядя Симон. Мне сейчас не до женитьбы. Да и

С каких пор у нас так девушек замуж выдают? Сами свих­нулись — ладно. Так они в райком сообщили. С утра какой-то дядька из райкома нагрянул, стращал меня це­лый час.

— Какой такой дядька? — насторожился Симон.

— Краснощекий. Усы как проволочные. Инструктор.

— В куцей шапке? — переспростал Симон и нахмурил­ся.— Не инструктор он. Бери выше — районный ветврач Илларион Лежава. Он еще вчера приехал, говорит, ящур объявился. Карантины вводить собирается.

— Ну а я-то при чем?.. Я, что ли, ящур завез?

— Вчера он о твоем деле ничего не знал. Я е, му скульп­турой похвалялся. Ясно, Бесарион настропалил. Они, между прочим, старые приятели. Еще с тех пор, когда Бесо фермой у меня заведовал.

— Дядя Симон,— я остановился у калитки и дотро­нулся до пуговицы на кителе Симона.— У меня к тебе просьба: сам видишь, какая петрушка получается. Так, если я вдруг исчезну из деревни, ты, пожалуйста, гипсу достань где-нибудь пудов десять и мастера найми скульптуру отформовать. Ладно? И заплати из моих денег, сколь­ко запросит,— пусть постарается.

От Симона я возвращался немного успокоенный.

Дорога вела мимо Епифанова родника. Зеленая лощин­ка и ореховое дерево над родником заметно выцвели. Тень от дерева поредела, и в новом освещении серебряная струя родника сверкала иначе, чем летом,— словно стала прозрачнее. И звук ее был не так приятен, как в разгар июля.

Пока я сидел под деревом, к роднику пришла Домна Инашвили им жена Андро-фроитовика. За ней, держась за подол, семенил сынишка. На груди у Домны блестел орден. При виде меня ее суровое лицо потемнело. Густые брови дрогнули, строже обозначились углы большого не­красивого рта. Она едва кивнула в оТвет на мое приветст­вие и, отвернувшись, подставила кувшин под струю. Я слышал, как Домна прополоскала кувшин и сердито вы­плеснула воду.