Лице. Год назад я с огорчением прочитал сообщение о его смерти и сдержанный некролог и вспомнил: «Радуйся, храбрый Патрокл! И в Аидовом радуйся доме...» Каково ему там?.. Другой был голос поклонника Монтеня, блестя­щего специалиста по старой французской литературе, изъ­яснявшегося чрезвычайно изысканно и в форму изыскан ности облекавшего свою иронию; так и вижу его, статного, импозантного, неторопливо и твердо прохаживающегося по аудитории, держащего себя за широкие лацканы добротно­го пиджака бутылочного цвета и с тонкой улыбкой, с иро­ническими паузами обращающегося к нам: «А теперь... разрешите обратить... ваше благосклонное внимание...» При слове «благосклонное» его голос окрашивался как бы оттенком самоунижения, и это было высшей формой, кульминацией иронии, которую питало тайное презрение поклонника Монтеня к нам — чернорабочим современной литературы, ведь даже ее мастера казались ему вульгар­ными; во вкусах и взглядах этого эстета я находил созву­чие с тем, что некогда слышал от Этери Георгиевны. Но именно скрытая агрессивность, внятная даже самым туго­ухим, обеспечивала ему наше внимание.

Третий голос, пробуждавший меня от дремоты, принад­лежал женщине. Но о ней несколько позже...

Запомнился еще лектор по политэкономии — быстрый, курносый толстяк с кирпично-красным лицом в лиловых прожилках, цинично резкий в суждениях, огорошивающий аудиторию секретной статистикой и несогласием с прессой; тогда такое было дерзостью неслыханной и самым осто­рожным казалось провокацией.

А кем же были чернорабочие литературы? В перерывах между лекциями мы толпились в холлах и коридорах, наполняя их клубами табачного дыма и гулом голосов, или шли пообедать в ближайшую шашлычную; вечерами иногда заваливались в Дом литераторов, в его прокурен­ное и разрисованное кафе с витающим в нем кисловатым духом неутоленных амбиций, и там продолжали галдеть и спорить обо всем на свете — от шахмат и футбола до судеб мировой цивилизации; возбужденно озираясь, дели­лись литературными сплетнями, политическими слухами и анекдотами; захмелев, читали стихи; случалось, напива­лись и с приключениями добирались до дома — большин­ство жило в общежитии на Бутырском хуторе, отпугивав­шем меня степной затерянностью своего имени: попав туда, я убедился в неоправданности своих ассоциаций ят