Дни стояли чудесные.

Деревня наша была раскидана по склону горы так, что

Солнце, встававшее где-то слева, весь день светило ей прямо в лицо и только к вечеру уходило за гору, словно в ранец за спиной. Но до того, как оно совсем пряталось, тень от нашей горы ложилась на противоположную, по­хожую на косматую верблюдицу, и, словно в огромном театре теней, там отпечатывались коровы, пасущиеся на нашей пологой и безлесной вершине, мальчишки, бегающие за мячом, и даже мяч, то и дело высоко взлетавший над ними.

С утра деревня почти пустела: мужчины шли в вино­градные сады, сплошные массивы которых начинались в двух километрах от деревни; женщины в блестящих на утреннем солнце широкополых соломенных шляпах от­правлялись на чайные плантации, а мальчишки и девчонки гнали в горы скотину. Этот поспешный исход населения мог бы показаться бегством, если б не сопровождался оживленной перекличкой голосов:

— Доника-а-а!

— Ау-у!..

— Гони свою телку скорее! Нодари уже ушел...

— Уй, уй-уй, разрази меня гром! Крикни ему, пусть подождет минутку...

Перекличка продолжалась громче и в иной тональ­ности:

— Нодари-и!.. Нода-ри-у!

— Чего тебе-е...

— Тетя Доника просит подождать. Сейчас, говорит, выгоню...

— Чего?

— Сейчас, говорит, выгоню!..

— Чего?

— Телку-у выгоню-у!..

— Сколько я могу ждать? Уже ночь на дворе! — огры­зается восьмилетний Нодари, хотя солнце только взошло над горами.

— Солико! Шагай быстрее, хромой черт! Виноград перезреет, пока ты доползешь!

— Ох, из твоего языка лапти бы сплести — ввек не износить!..

Такого рода юмор (так сказать, шутка-гипербола) очень распространен в нашей деревне. Здесь даже вырабо­таны определенные обороты, что-то вроде местных пого­ворок, которые переходят из поколения в поколение. Так, например, если житель нашей деревни, не дай бог, начнет

Раздаваться вширь, изменяя характерной для имеретинцев поджарости, о нем тут же скажут, что его натощак не обойдешь, а если к кому-нибудь приедет из города слишком модная гостья, о ней скажут: «Хороша! Мимо двора прой­дет — собаки три дня лают...»

Первоисточник подобных речений, выдержавших испы­тание временем, затерян в дымке десятилетий, однако счи­тается, что большинство из них принадлежат шутнику и пьянице деревенскому попу Касьяну. Тому самому Касья­ну, который, закончив обряд венчания, отечески наставлял молодых: «Береги его, дочка! Верхний жернов крутится йоттого и снашивается. А ты ему подсобляй...»