Мне показалось, что с моим приездом эти болезненные реакции обострились, и, думается, я разгадал причину:

Прежде окном в большой мир, рассказчицей, была для нас Ивлита. И вдруг — эта женщина, объездившая полсвета, владеющая шестью языками и читавшая на них книги, которых не читала не только Ивлита Каланадзе, но, может статься, никто во всей Грузии. Превосходство получалось чрезмерное, непереносимое. И видя, с какой легкостью за­владевает слушателями ее соперница, Ивлита переживала нашу заинтересованность как измену; в особенности — мою, ведь я был ее выкормышем, наследником, которому она передала все, чем владела. И вот теперь ей невзначай демонстрировали, сколь убог ее дар, какой жалкой кучкой медяков выглядит он среди подлинных сокровищ...

Как же она ошибалась в женской своей ревности! Ведь то, что казалось ей тусклыми медяками в блеске золота и камней, было нашей кровной историей и культурой, вели­кой ценой пронесенной через тысячелетия, и я не променял бы ее на все сокровища мира.

К счастью, в Ивлите достаточно было непосредствен­ности, чтобы увлечься интересным рассказом Этери Геор­гиевны, и иронии, чтобы при случае подтрунить над ее слишком старомодным оборотом или страстью цитировать по-немецки Шиллера. Со временем она убедилась, что ци­тирование Шиллера в оригинале — «слабая точка» Этери Георгиевны, ее ахиллесова пята, и нередко наносила упреждающий удар. К примеру, стоило Этери Георгиевне воскликнуть в раздумчивом и сдержанном экстазе: «Ах, как это удивительно сказано у Шиллера!.. Господи, как же это будет по-грузински?» — тетушка Ивлита насмешливо обрывала: «Говорите уж по-немецки, калбатоно Этери, мы знаем, что вашего Шиллера ни на каком другом языке не передать. Даже на языке Руставели...»

Напрасно тетушка так переживала: космополитичность Этери Георгиевны только оттенила ее национальную бес­примесность, сугубо грузинское, выпестованное в ней без­выездной жизнью в деревне, долгими годами работы в сель­ской школе, чтением грузинской классики и многотомных исторических романов и пересказыванием ученикам на­родных сказок, легенд и преданий. С годами внешность ее обрела классическую национальную завершенность: невы­сокая, скорее худая, чем изящная, с крепкими прямыми ногами горянки, с заплетенными в косу каштановыми воло­сами, тронутыми ранней сединой, с близко посаженными темно-карими глазами и крупным прямым носом, унасле­дованным от отца — портрет мало соответствует образу