Книга всегда была для меня советницей, утешительницей, красноречивой и спокойной, и я не хотела исчерпать ее благ, храня их для наиболее важных случаев.
Жорж Санд
Гелати, Ошки — знаменитые образцы грузинской средневековой архитектуры.
Ревянные лопаты и велели лезть на крыши — взрослым туда пути заказаны, черепица не выдержит; дети весело сбрасывают снег и прыгают в накиданные сугробы... Концовкой миниатюры, видимо особенно нравившейся автору, было не лишенное поэтичности, или, уж во всяком случае, педагогичности, наблюдение: в занесенной снегом деревне по натоптанным тропинкам видно, что всего нужнее людям,— тропинки натоптаны к родникам и к школе, стало быть — они и нужней...
Этери Георгиевна кончила читать и оглядела нас.
Ивлита с яедоуменной улыбкой знатока, чей скептицизм слишком легко повержен, поджала плечи и развела руками:
— Превосходно! Слов нет, как хорошо. И язык почти без погрешностей.
— Все-таки что-то было? — заинтересованно спросила польщенная сочинительница.
— Совсем мелочи,— ответила Ивлита.
Дедушка, подвинувшись поближе к керосиновой лампе, читал газету: литературное творчество Этери Георгиевны его не интересовало.
Я помалкивал и прихлебывал чай.
Вдруг из кухни как-то шкодливо выглянула бабушка, сделала рукой знак Ивлите и, кивая в сторону Этери Георгиевны, давясь, проговорила сквозь смех:
— Скажи ей, что она забыла еще одно место...
— Ты о чем, мама? — не поняла Ивлита.— Какое место?
— Куда зимой тропки натаптываются.
— Куда же это?
— В чечму,— засмеялась бабушка.— Без нее никак нельзя.
Чечма! Так на нашем диалекте называется отхожее место, холодный деревенский нужник, сколоченный поодаль от дома.
Естественно, Этери Георгиевна не слышала такого слова и с любопытством переспросила:
— Что еще за «чечма», Ивлита? Объясните, ради бога!
Ивлита смущенно, с досадой объяснила. Дедушка оторвался от газеты, из-под очков внимательно посмотрел на жену, сказал с усмешкой:
— Чем глупости болтать, делом бы занялась, старая!