Джумбер не обдумывал ситуаций и потому не вписы­вался во время.

Моя бывшая жена, музыкантша и модница, любила помечтать: «Ах, как я хотела бы родиться в восемнадца­том веке! Носить фижмы, ездить в карете, играть на кла­весине!..» (Не на чонгури, а на клавесине — где бы она его взяла в своем Схвитори?) Жена жеманничала. А Джум­бер Мхеидзе имел несчастье родиться не в свою эпоху. Жи­вой анахронизм. Благородный рыцарь в середине двадца­того века. Звучит слишком высокопарно, но, слава богу, я никому ничего не доказываю; я только пытаюсь облечь в слова свое знание.

Помнится, наша общая знакомая, безответно влюблен­ная в Джумбера, перевела с английского поразивший ее отрывок из сказаний о Рыцарях Круглого стола, то место, где речь идет о благородном Ланселоте, и, прочитав его, с грустной улыбкой добавила:

«Сказано как будто о твоем друге, ты не находишь?»

Любовь сделала ее зорче; не я один видел чреватый трагедией анахронизм.

Другим доказательством моей гипотезы был его облик, но это, выражаясь математически, доказательство от про­тивного, поскольку я имею в виду не бросающуюся в глаза физическую силу (к двадцати годам Джумбер стал настоя­щий богатырь), а его неизменную, строгую униформу. Он всегда застегивался наглухо, точно скрывал кожную бо­лезнь. Школьный мундирчик сменил темно-серый костюм с непременным галстуком под самое горло; темный плащ, длинное пальто; при всех модах и поветриях аккуратная

Стрижка, гладко выбритые щеки. Словом, не средневековый рыцарь, а среднестатичный чиновник из солидного ведом­ства. Униформа была неосознанной и трогательной по­пыткой затиснуть натуру в рамки и обмануть судьбу.

Я понял это с годами. Но многое открылось еще в дет­стве. Все началось там.

Началось с рассказов новенького о Сухуми, куда они переехали в начале войны к родственникам отца, ушед­шего на войну.

Мы слушали, по-деревенски разинув рты. Еще бы: в этих рассказах по затемненному городу шныряли немец­кие диверсанты с фонариками для сигнализации, а из­вестный всему городу бродячий артист-скоморох, устраи­вавший представления во дворах, оказывался матерым шпионом; раненые из госпиталя в благодарность за курево обещали Джумберу забрать его на фронт, а сосед по дому, комиссованный летчик, работавший шофером, сажал рядом с собой и пускался в немыслимое лихачество: на централь­ной площади ставил свой «виллис» на два колеса и в таком положении описывал круги; на том же «виллисе» взбирал­ся по бездорожью на заснеженную гору и сигналил оттуда до хрипоты. Своими подвигами летчик доказывал началь­ству, что может летать, но кончилось тем, что у него ото­брали права и машину, после чего он запил и, околачиваясь возле школ, выпрашивал у мальчишек деньги на водку... Несколько раз немцы бомбили город, и Джумбер сам тушил зажигательные бомбы. А однажды ему удалось пробраться в порту на дожидающийся ремонта танкер; когда его обна­ружили, пришлось сигать с кормы в море, а высота кормы метров пятнадцать!..