— Ладно, бабушка, я подумаю... Ладно.

— Подумай, сынок, подумай. Только недолго.

Я отлепил прилипшую к спине рубаху, расстегнул пу­говицы.

— А что Бесо говорит?

— Бесо молчит пока, да уж лучше б ругался, ей-богу.

Я тебе скажу: единственную дочь не то что Бесо — послед­ний мужичонка не даст в обиду.

— Это верно. Нуцу видела?

— Спросил-таки наконец...— бабушка укоризненно покачала головой, — Не видела, сказали — нездорова, не пустили к ней. Похоже, взаперти держат.

— Зачем?

— Кто их знает!— Бабушка пошла к лестнице, веду­щей в погреб.— Ладо!— не доходя до лестницы, крикнула она.— Не задирал бы ты этих головорезов. Ну их!

— Ладно, бабушка, ладно.

Бабушка прошла еще несколько Шагов и опять оста­новилась.

— Я слышала, скоро их Торнике приезжает.

— Ну и слава богу. Насиделся.

— Они все пасхальные ягнята перед ним.

— И папаша?

— Нет. Папаша нет! Папаша — особая статья.

— Папаша — волк,— сказал я.

—• Тише ты! Не кричи... Ну и с семейкой связались... Пронеси, господи!..

17

Так в моей истории наступила пора признаний.

Я ушел в свою комнату и лег на кровать — вернее, упал к ногам гривастого льва, ибо на душе у меня было нелегко. После сегодняшних стычек, в особенности после разговора с бабушкой, я понял, что положение сложилось серьезное. Но тяжесть на душе была вызвана не умори­тельной серьезностью моего положения. В конце концов — тут я сделал первое, маленькое признание — все, что произошло, не было для меня полной неожиданностью. Я с начала же, с того самого дня, когда Бесарион раз­решил своей дочери позировать мне, угадывал в истории с позированием богатую возможность к трансформации и даже предчувствовал, чем она может обернуться,— покушением на мою свободу. Однако при таком взгляде на дело главными действующими лицами оказывались не я и не Нуца, а Бесо Ниорадзе. Это он покушался на мою свободу, а Нуца была всего-навсего крючком, так сказать, арканом. Ладно. Но разве я маялся бы угрызениями со­вести оттого, что Бесо остался с носом? Нет, конечно!

Про угрызения совести я кое-что знаю и могу поделиться: они происходят исключительно от чувства вины. Ни от простуды, ни от переутомления угрызений совести не бы­вает. Выходит, я в чем-то винил себя. В чем же? Разве с первых же часов нашего с Нуцей уединения я не песто­вал в себе родственное чувство? Разве я не отвел себе — сознательно и добровольно — роль ее пятого брата?..