Ступна мне. Как только, миновав заросли орешника, мы вплывали в пределы женской купальни, я словно перехо­дил из одного состояния в другое, из одной стихии в другую: из азартной скорости в ленивую медлительность, из студеной горной реки в теплый, медленно текущий мед. И, оглушенный этой переменой, я плавал между играющи­ми, погружая в воду лицо, чтобы не только всем телом, но и щеками ощущать ее теплоту и сладость; я плавал вокруг и нырял — растерянный, отбившийся от стаи — и сквозь прозрачно-золотистую воду видел колышущиеся стебли ног и зыбкие смеющиеся лица с гирляндами пузырей у рта, слегка относимые течением косы и платья, вздувшиеся над обнаженными бедрами.

Девушки вырывались, убегали на берег и садились на камни. Скрестив вытянутые ноги, натянув на колени мок­рые платья, они тихо переговаривались, что-то кричали нам, смеялись, иногда пели. Их голоса звенели над водой. Они сидели на камнях, длинноволосые, женственные, неж­ные, такие непохожие на нас и вместе с тем связанные с на­ми чем-то нерасторжимым. Я понял эту связь, когда однаж­ды случайно услышал в зарослях орешника, как две девуш­ки возмущенно и испуганно говорили подруге, что платье, в котором она купается, слишком прозрачно: «Зачем ты его надела? Ты же в нем совсем голая!» — а та в ответ громко и горячо смеялась. Я понял, что нежные тела, с такой жен­ственностью сидящие на камнях, тоже зреют на солнце, как зреет виноград или перец.

Приблизительно в километре от женской купальни на­ша река впервые сталкивалась с незнакомой ей жизнью: на правом, крутом берегу чадил закопченными трубами ма­ленький кирпичный завод. Река с брезгливостью чистюли терпела его стоки и отходы. Однако, минуя нашу деревню, она постепенно смирялась, словно сникала. Казалось, ей не была чужда житейская мудрость: «Повеселилась, пошуме­ла, пора и за ум браться». И все-таки, прежде чем рас­статься с нами, она напоследок круто выгибала русло: го­ры, застигнутые врасплох ее выходкой, не успевали рас­ступиться, и, стиснутая гулким и влажным ущельем, река громко шумела. Шум этот был как прощальный салют. Да­льше, за поворотом, начиналась новая жизнь...